«Неужели актеру Х. или актрисе У. столько лет? Быть этого не может!» - говорим мы часто не без доли лести. В то, что Андрею Миронову 8 марта исполнилось бы 65, действительно трудно поверить. Он остался на экранах, на фотографиях и в сердцах укоризненным напоминанием о победительной молодости, не желающей стареть, о празднике жизни, не прекращающемся никогда. Через год исполнится 20 лет со дня смерти Миронова, он все дальше и дальше от нас. И все яснее и яснее становится то, что было и так ясно, - такого артиста, как Миронов, у нас нет. И в мире, пожалуй, тоже. Есть лучше. Есть иные. Такого - нет. И будет ли?

Андрей Миронов , конечно, вряд ли мог предположить, что 20 лет спустя после ухода в мир иной он предстанет для грядущих поколений в двух ипостасях. Во-первых, символом беззаботного, непрекращающегося праздника, этаким артистом-куплетистом, никогда не унывающим. Во-вторых - объектом непрекращающихся пересудов на тему, сколько женщин у него было, у скольких женщин был он, от каких дам у него дети и его ли это дети. Напрасно все-таки Татьяна Егорова выпустила своей книгой «Андрей Миронов и я» джинна из бутылки и спровоцировала эти бабские сплетни вокруг артиста. У кого только он, оказывается, не был в любовниках и воздыхателях. Если верить молве и мемуарам, список весьма обширен и разнообразен: Наталья Фатеева, Анастасия Вертинская, Татьяна Егорова, Елена Проклова, Татьяна Васильева, Вера Васильева, Нина Корниенко, Алена Яковлева, Светлана Светличная, балерина Рябинкина, вроде бы - балерина Плисецкая, даже - о Боже! - Нона Мордюкова (совсем народ от сплетен умом тронулся). И это не считая того, что был официально женат на радистке Кэт (Е. Градовой) и корнете Азарове (Л. Голубкиной).

Где здесь правда? Где вымысел? Да какая, в сущности, разница. Может быть, хватит удовлетворять свое ненасытное любопытство? Может быть, пора перестать лепить образ дамского угодника, маменького сынка, ревнивца, неврастеника, бившего некоторых своих дам по мордам? Все равно это уйдет, сегодня или завтра, и останется ни на кого не похожий, беззащитный и обольстительный одновременно Андрей Миронов, получившийся из Андрюши Менакера (фамилию Менакер носил его деликатный и музыкальный папа). Солнечный актер, любимый даже в отрицательных ролях. Дима Семицветов из «Берегись автомобиля» - это же с ума можно сойти! Как он позирует возле своей персональной машины, как отплясывает шейк, как бежит по улице навстречу заревевшей автомобильной сигнализации. Даже с банальным насосом на даче в шортах - и то так стильно, что дальше некуда.

Гена Козодоев из «Бриллиантовой руки» и вовсе стал легендарной ролью. Режиссер Леонид Гайдай сомневался, отдавать ли эту роль молодому Миронову, оставлять ли в фильме песню об «Острове Невезения». Вставной, дескать, номер. Да ведь вся замечательная комедия, может быть, не стоит одного этого улетного номера, улетного еще и потому, что все время кажется: при каком-нибудь сотом просмотре «Руки» Миронов во время танца все-таки перебросит свою ногу за борт «Михаила Светлова» и улетит в безбрежные морские просторы.

В год выхода «Бриллиантовой руки» на экраны страны, на исходе 60-х, он сыграет в Московском театре Сатиры Фигаро, героя искрометной комедии Бомарше . Режиссер Валентин Плучек знал, на кого делать ставку. В этом спектакле немало актерских компромиссов, но Миронов бесспорен, причем как в комедийных, так и в серьезных эпизодах. Не хочется снова вспоминать, что в 1987 г. именно на этом спектакле он потерял сознание и начал уходить от нас. Днем играл в Риге в теннис, был странно красен, в антракте разговаривал с дочерью Машей. Все это обмусолено тысячу раз. Не хочу об этом. Не хочу о том, что руководство театра не отпустило коллектив на похороны, заставив продолжать играть спектакли в Риге. Не хочу о том, что завистники шептались за кулисами, что Миронов стал играть Фигаро хуже, тяжелее, да и вообще давно уже не тот. Даже если бы он сыграл когда-нибудь из рук вон плохо (трудно себе такое представить), им бы все равно ничего не обломилось - он был несравненен. И в этой роли, и во многих других.

Как любили его поклонники и поклонницы за все эти «Соломенные шляпки», «Небесные ласточки», за все эти водевили и мюзиклы, в которых он был царь и бог! Ему достаточно было одного поворота головы, одной интонации, одного взгляда, чтобы пронзить насквозь сердца благодарных зрителей. Он путешествовал с друзьями по реке, прихватив с собой собачку. Он путешествовал с итальянцами по России. Он назначал свидание у амбара, он был чертовски привлекателен, он, казалось, был как тот победительный воробышек, который бабочек «шмяк-шмяк-шмяк-шмяк». Хотя на самом деле его всю жизнь шпыняли эти самые бабочки и строгая мама Мария Владимировна, а он терпеливо пытался соответствовать репутации дамского угодника, водил БМВ, курил «Мальборо» (это в те-то дефицитные годы!) и стремился доказать всем, что живет не просто красиво, а очень красиво.

Ему мучительно завидовали, его тихо ненавидели коллеги за то, что все лучшие роли доставались ему, за то, что он везде - на сцене, в кино, на ТВ, в режиссуре и на концертах, на студии звукозаписи, еще и в мультфильмах кота Леопольда успевает озвучивать. И везде успех, и везде востребован, и публика носит на руках, не устает. Ему не могли этого простить, а он не мог просить себе стойкой репутации легкого актера. Ему хотелось быть актером-трибуном, актером-гражданином, как Высоцкий или молодой Табаков (Миронов не хотел понимать, что людям куда нужнее те оптимизм и жизнелюбие, которые он всегда источал). Ему хотелось играть Гамлета и Сирано де Бержерака (ему обещали, но он не сыграл ни того, ни другого).

Зато в театре ему удалось сыграть и странно честного Жадова в «Доходном месте», и страстного Чацкого в «Горе от ума», и заморыша Хлестакова в «Ревизоре», и выцветшего Мэкхита из «Трехгрошовой оперы», и чеховского Лопахина.

Не все принимали его серьезные роли в фильмах Ильи Авербаха, Алексея Германа и Юрия Озерова. Наверное, смешно, что в молодости Миронов играл одного из классиков марксизма-ленинизма - Фридриха Энгельса. Как он выглядел в роли друга и спонсора Карла Маркса ? С бородой. Примерно так, как в комедии «Три плюс два».

Многие не приняли, как он сыграл Остапа Бендера в «12 стульях» Марка Захарова. Мол, слишком холоден, слишком много поет и танцует. Но глядя на сегодняшних выморочных Остапов, понимаешь, что до Миронова им - как до звезд, вернее, как до настоящей звезды.

В последней своей звездной кинороли - мистера Феста из «Человека с бульвара Капуцинов» - он уже не был похож на себя самого. Какая-то странная печать отрешенности лежала на лице этого мистера. Тот, кто всегда внимательно наблюдал за Мироновым, понимал: что-то должно случиться.

Андрей Александрович Миронов умер в 46 лет, в 1987 году. С его уходом рухнул Московский театр Сатиры, не поднявшийся до сих пор. Вскоре после его ухода рухнула огромная страна под названием СССР, страна, милостиво позволявшая себе терпеть безобидного жулика Гену Козодоева в переливающемся костюмчике. Пришли другие времена, другие Козодоевы, пришли другие Мироновы. Но тот, прежний человечек по-прежнему смешно и безмятежно пляшет на палубе теплохода «Михаил Светлов», вернее, на экранах наших телевизоров. Мы бы и рады задержать на нем взгляд, но переключаемся на другие каналы - политика, выборы, кровь, пожары и землетрясения, наводнения, взрывы, убийства, грязь и массовое подглядывание в замочные скважины. На человека по имени Андрей Миронов нет времени, времени нет. Цигель-цигель, ай-лю-лю потом. Когда-нибудь потом, но обязательно.

СЕРГЕЙ ПАЛЬЧИКОВСКИЙ
Первая крымская N 115, 10 МАРТА/16 МАРТА 2006

О своем, о женском

Любовь всей жизни Андрея Миронова автор книги «Андрей Миронов и я» актриса Татьяна ЕГОРОВА: «Ширвиндт и Державин только прикидывались друзьями Андрея, а на самом деле люто ему завидовали»

Татьяна Егорова — неоднозначная фигура в жизни Андрея Миронова. «Он забрал меня с собой, — написала она спустя 10 лет после его смерти, — на земле осталась совсем другая Танечка».

Татьяна Егорова — неоднозначная фигура в жизни Андрея Миронова. «Он забрал меня с собой, — написала она спустя 10 лет после его смерти, — на земле осталась совсем другая Танечка». После выхода в свет книги «Андрей Миронов и я» на нее ополчились родные и близкие друзья актера, труппа театра и даже поклонники Миронова. Одни уверяли, что она переврала все события, другие не простили откровенности в описании разного рода интимностей и обидных прозвищ, которыми она наградила их в своих мемуарах. Биографы Миронова обходят Егорову молчанием: дескать, знать ничего не желаем, не было такой женщины в его жизни. При этом даже самые ярые ее недоброжелатели не могут не признать: Татьяну и Андрея связывали долгие, сложные, а подчас просто мучительные отношения. «Как же ты похожа на мою мать!» — сказал он ей однажды. По иронии судьбы именно мать актера, Мария Владимировна Миронова, стала основной причиной их расставания. Егорова не устраивала ее по всем статьям: слишком дерзкая (пожалуй, она единственная не боялась говорить властной Мироновой то, что думала), слишком яркая (благодаря московским комиссионкам она действительно одевалась модно и смело для того времени), без знакомств и связей, да к тому же еще и бесприданница, у нее имелась только комната в коммуналке. Татьяна чуть было не родила ему ребенка. Увы, упав на обледенелой улице, Егорова попала в больницу. Врачи сказали, что у нее был мальчик. Спустя несколько лет после смерти Миронова она неожиданно для всех сдружилась с той, которая при его жизни была самым главным ее врагом, — Марией Владимировной. Татьяна даже поселилась на семейной даче в Пахре. Местным жителям представлялась вдовой Миронова и однажды написала: «Если бы ты вдруг позвонил мне и сказал: «Мы можем увидеться, но только в том случае, если на встречу ко мне ты придешь босиком», я бы отправилась босой даже на край света».

«МАРИЯ ВЛАДИМИРОВНА ГРУСТНО ШУТИЛА: «Я ЖИВУ В ТЕНИ СЛАВЫ АНДРЕЯ»

- После смерти Андрея Александровича вы были очень близки с его матерью?

24 декабря прошлого года по старому стилю и 7 января нынешнего года по новому Марии Владимировне исполнилось бы 100 лет. Она была уникальной женщиной, я называю ее Эпохой Владимировной - пережила семь войн, семь революций и три денежных реформы. Похоронила мужа и сына и до последних дней держалась - играла в театре у Табакова и в спектакле «Уходил старик от старухи» в «Школе современной пьесы» у Райхельгауза, много читала и размышляла. Дней за 10 до смерти к ней приехали телевизионщики. На вопрос, что в наше время должен сделать каждый человек, она ответила: «Взбодрить совесть!». Она считала, что каждый из нас в ответе за то, что происходит с людьми и страной.

- Марию Миронову называли «железной женщиной». Откуда у нее такая сила?

Так ведь она росла на воле. Каждый год родители отправляли ее к родственникам на Волгу, где девчонка сломя голову носилась по полям и лугам. Она рассказывала мне, как весной перед посевом крестьяне подносили к щеке влажную от пара землю и, подержав несколько мгновений, точно определяли: «Рано ишо!».

Мария Владимировна обладала поистине королевской осанкой, правильно питалась - в основном предпочитала овощи, причем умела очень вкусно их готовить. А перед обедом обязательно выпивала рюмочку рябиновой или калиновой настойки, которую всегда делала сама. Она терпеть не могла беспорядка: у нее в квартире, кроме уюта, чистота была, как в казарме, - ни одной пылинки на мебели, все вещи на своих местах.

- После смерти мужа и сына она страдала от одиночества?

У нее было две невестки и две внучки.

- А в последние годы рядом - только вы?

Получается, что так.

- Говорят, поначалу Мария Владимировна вас не очень жаловала?

Ну почему же? Когда мы познакомились, я ей понравилась, поскольку внешне, да и характером, очень походила на нее. К тому же я была тогда уже известной в Москве актрисой, на спектакль с моим участием - «Доходное место» в постановке Марка Захарова - невозможно было попасть, возле театральной кассы выстраивались километровые очереди. Но отношения у нас действительно складывались непросто. Не потому, что она имела что-то конкретно против меня, просто ни с кем не хотела его делить.

Любая женщина была для ее сына недостаточно хороша, недаром же Мария Владимировна говорила, что родила Андрея для себя. А потом, когда Андрюши не стало, нас объединила любовь к нему. Помню, как смотрела на нее, а находила его черты: такие же руки, кожа в веснушках, нос, взгляд... Сейчас я уже и не знаю, кого из них любила больше: мать или сына.

- Правда ли, что Мария Владимировна не верила в актерский дар сына?

Невероятно, но факт! Она поначалу даже отказывалась ходить в театр и смотреть на него на сцене - боялась разочароваться. Впервые увидела его в спектакле «Над пропастью во ржи» и только тогда поверила в него как в актера. В последние годы жизни Мария Владимировна получала много писем. Знаете, какой адрес люди писали на конвертах? «Москва. Маме Андрея Миронова». Удивительно, как эти послания доходили до адресата! Она грустно шутила: «Я живу в тени славы Андрея».

Человек может сломать жизнь самому себе, но другому - никогда. Как и с кем жить, было выбором Андрея, Мария Владимировна тут совершенно ни при чем. Да, она могла советовать, могла даже настаивать, но он поступал по-своему.

«В СВОЕЙ КНИГЕ Я НАПИСАЛА ТОЛЬКО ПОЛОВИНУ ПРАВДЫ - ВТОРАЯ СПРЯТАНА В СЕЙФЕ, КОТОРЫЙ НАХОДИТСЯ В НАДЕЖНОМ МЕСТЕ»

- Это правда, что именно мать распорядилась отключить сына от аппаратов, поддерживающих в нем жизнь?

Такие решения всегда принимают врачи. Нам же только сообщали о том, что постепенно - один за другим! - отказывают жизненно важные органы, а значит, чуда не произойдет: Андрей уже никогда не встанет, не улыбнется, не скажет нам ничего. Как ни ужасно это говорить, но другого выхода не было: в больничной палате лежало тело, а самого Андрея с нами уже не было. Какая же это была мука для всех, кто его любил! Я рыдала - нет, выла - на всю гостиницу, никто не мог меня успокоить.

- После смерти Марии Владимировны много писали о пропавших фамильных бриллиантах...

Они были огромные, величиной с орех, я таких никогда не видела - антикварные, еще елизаветинских времен. В последний раз Мария Владимировна надевала их на свой 85-летний юбилей. А после ее смерти они куда-то исчезли, понятия не имею, кто мог их украсть. В любом случае я этому человеку не завидую. Существует поверье, что бриллианты - камни непростые, их нельзя ни красть, ни покупать, можно только получать в дар, иначе они принесут своему хозяину несчастье. Однажды она сказала, что завещает их мне, но я не могла принять такой дорогой подарок.

Еще Мария Владимировна умоляла меня принять в дар семейную реликвию Мироновых - их знаменитую дачу в Пахре, но я отказалась. Считала, что ее должна унаследовать единственная родная внучка и тезка - Мария Миронова. А она пустила бабкино наследство под бульдозер.

Конечно, дача была по нынешним понятиям более чем скромная - всего три комнатки одна другой меньше. Но и Мария Владимировна, и Андрей очень ее любили, это была точка их счастья на земле. А сколько знаменитых людей там в свое время собиралось, сколько смеха и веселья там было! И разрушить все, сровняв дом с землей, было настоящим преступлением! Думаю, это мать Маши постаралась - артистка Градова (радистка Кэт из «Семнадцати мгновений весны»). Она ведь всю их семью ненавидела.

- За что?!

Может, за то, что Андрей в свое время буквально сбежал от нее к матери...

Почему в августе 87-го в Риге Театр сатиры, в течение нескольких дней лишившись двух ведущих актеров - Миронова и Папанова, не прервал гастроли?

Думаю, всему виной Ширвиндт - он подговорил нашего главного режиссера Валентина Николаевича Плучека этого не делать. Они с Державиным только прикидывались друзьями Андрея, а на самом деле люто ему завидовали - его таланту, молодости, красоте, профессиональному успеху и любви женщин.

Они же всегда были на вторых ролях, в то время как звезда Андрея, взойдя после «Бриллиантовой руки», уже не заходила. Но Ширвиндт все равно сумел извлечь выгоду - находясь все время рядом с Андреем, перетягивал на себя часть его славы и внимания. Он вообще всегда и всех использовал - друзей, коллег по театру, даже женщин, с которыми у него были отношения. А Андрей был не слепой, он все видел, понимал и ужасно из-за этого страдал.

В книге вы нелицеприятно отзывались о Плучеке. Почему же, когда Валентина Николаевича сместили с должности художественного руководителя Театра сатиры, вы встали на его защиту?

Потому что пожилого и уважаемого человека, которому театр обязан многим (да, за ним числится много негатива, но позитива все-таки больше!), не проводили на пенсию с почетом и уважением, а, пользуясь его болезнью, просто свергли, списали за ненадобностью. К нему даже не пришли, чтобы сообщить об этом, просто позвонили и сказали, что отныне он - почетный художественный руководитель театра, то есть никто. И за всем этим стоит все тот же Ширвиндт, который, расчистив себе таким образом путь, занял его место.

Герои книги, о которых вы отозвались нелестно, наперебой обвиняют вас во лжи. Как вы думаете, почему никто из них до сих пор не подал на вас в суд?

Ответ очевиден: я написала чистую правду, так как всю жизнь вела дневники, записывала все, что со мной происходило. Скажу вам больше: в книге «Андрей Миронов и я» я написала только половину правды, вторая спрятана в сейфе, который находится в надежном месте. В интересах моих недоброжелателей сделать так, чтобы со мной как можно дольше ничего плохого не случилось, иначе все описанные мной и неприятные для них факты станут, как принято говорить, достоянием широкой общественности. Этим людям есть что терять.

«АНДРЕЙ УМЕР У МЕНЯ НА РУКАХ, В ТОМ ЖЕ ТЕАТРЕ, ГДЕ КОГДА-ТО НАЧИНАЛАСЬ НАША ЛЮБОВЬ»

- Почему после смерти Миронова вы ушли из театра?

Целый год после этой трагедии я болела - организм просто отказывался жить без Андрея. А потом Мария Владимировна, которая к тому времени уже стала для меня главным человеком в жизни, запретила мне переступать порог этого театра. Она ведь тоже знала цену всем «друзьям» Андрея, недаром всегда называла Ширвиндта Железной маской. Я не могла ослушаться. К тому же я, наверное, уже выросла из актерской профессии, как дети вырастают из старой одежды. Поэтому отказалась устраиваться в другой театр.

- Не жалеете?

Сейчас мне странно себе представить, что нужно ежедневно ходить в театр, из года в год играть одни и те же роли, повторяя одни и те же слова. Но окончательно из профессии я не ушла - пишу пьесы, которые идут в театрах, и чувствую себя абсолютно счастливой.

- Вы действительно предчувствовали смерть Андрея?

Даже сейчас, спустя столько лет, больно об этом вспоминать... Мне все время снились вещие сны. Я знала, что что-то произойдет, но не думала, что это будет настолько страшно и непоправимо.

Существует много легенд о том, какими были последние слова Андрея Миронова. Кое-кто даже утверждает, что он успел признаться вам в любви...

Последнее, что он успел сказать: «Голова... больно... голова!». После этого не произнес больше ничего, я это точно знаю - до приезда «скорой» его голова лежала у меня на руках, а в реанимобиле ему на лицо надели кислородную маску. Больше он в сознание не приходил...

Можно сказать, он умер у меня на руках, и это произошло в том же театре, где когда-то начиналась наша любовь. Там мы летом 1966 играли спектакль «Над пропастью во ржи» (тогда заболела партнерша Миронова и Таню Егорову, вчерашнюю выпускницу театрального училища, срочно ввели на ее роль. - Авт. ). Все-таки Бог любил Андрюшу - он послал ему истинно актерскую смерть.

- Сейчас вы чувствуете присутствие Андрея Александровича в вашей жизни?

Конечно! Я не устаю повторять, что любимые люди не уходят навсегда, а остаются с нами, но в другом качестве. Более того, я чувствую, как они оттуда заботятся обо мне, опекают. Уверена, именно они дали мне моего нынешнего мужа Сергея Леонидовича Шелехова - прекраснейшего человека, которого я очень люблю.

У нас ведь с ним удивительная, почти мистическая история знакомства. Мне тогда позвонили и сказали, что на даче в Пахре (она тогда еще стояла) собираются какие-то подозрительные личности. Я сразу же поехала, но никого не нашла. А когда возвращалась обратно, издалека увидела стоящего на мосту седого мужчину. Мне на какое-то мгновение показалось, что это Андрей, - и я бросилась к нему. Потом, конечно, поняла свою ошибку, но мы все-таки познакомились.

Уверена, мы встретились благодаря им, Мироновым. Наверное, они там, наверху, подумали: «Танечка так много страдала, пусть хоть сейчас поживет хорошо». Андрей очень часто напоминает мне о себе. Однажды, когда я вспомнила о нем, в моей руке неожиданно треснула чашка, которую он когда-то подарил мне, в другой раз упала на пол книга. Когда мне нужно сделать какой-то выбор, всегда с ним советуюсь, и он обязательно мне отвечает.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter

Татьяна ЕГОРОВА. «Письмо к Андрею МИРОНОВУ»

АНДРЮША, ДОРОГОЙ...

Год назад появление книги «Андрей Миронов и я» произвело эффект взорвавшейся на людной площади бомбы. Ее автор Татьяна Егорова, актриса, известная лишь завсегдатаям Театра сатиры, наплевав на корпоративные интересы, публично заговорила о том, что в приличном театральном обществе позволяется передавать лишь в виде сплетен. О том, что случилось с ней после выхода книги, Татьяна Егорова рассказала в послесловии «Письмо к Андрею Миронову»

А ндрюша, дорогой!

Мне предложили написать книгу. Я пишу книгу. Я написала книгу! О нас с тобой, о нашей любви — бурной, нежной, странной, беспощадной, плодотворной, мученической и в конце концов благодатной. О маме, Марии Владимировне, любимой мной «как сорок тысяч братьев»... О благородном и умном отце — Александре Семеновиче, и о многих, кто окружал нас или «кружил над нами» в те далекие счастливые и несчастливые годы нашей жизни. Ты ведь хотел, чтобы я написала эту книгу, ты так хотел! И судьба распорядилась. Андрюша... она вышла! В последних числах июля 1999 года! Издатель И. Захаров назвал ее «Андрей Миронов и я».

Я чувствую, как ты улыбаешься и иронично посмеиваешься, предчувствуя экзальтированную, порой недобрую и бешеную реакцию читателей и обескураженных читательниц, непосредственно и трогательно восклицающих: «Он мой! А как же я?» Но вернемся в июль 1999 г.

Москва. Африканское лето. Зной. Бездождье. Сижу в своей квартире в купальнике — жара. Плавится асфальт, плавятся свечи в подсвечниках, плавятся мозги. Тупо смотрю телевизор в ожидании выхода книги. Изнурительные отсрочки — завтра привезут книгу из типографии... нет, послезавтра... позвоните в понедельник... теперь в пятницу... ой, вы знаете, жара, краска течет, опять в понедельник... может быть, в среду. Китайская пытка, медленная казнь ожиданием. Вентилятор создает иллюзию прибрежного ветра... На ковре — дуршлаги с черешней, абрикосами, в душе — отчаяние. Вот уже 19 июля — телевизор, «Останкино»... Боже мой! День рождения Шармера, заглатывая абрикос, думаю я. Сидит именинник Ширвиндт на сцене... с трубкой. Трубка — обязательное приложение к Маске, как прозвала его Мария Владимировна, маске, которая скрывает его сущность уже несколько десятилетий. Ему бы в «Маскарад» Лермонтова — химичить с мороженым на балу.

Итак, трубка с маской на сцене зыркают по лицам зрительного зала. Настороженность в этих нерыцарских атрибутах: а вдруг провокационный вопрос? Вот и он.

— Скажите, а вы считаете себя красивым? — спрашивает юркая девица из зала.

— Я считаю себя умным! — не отрицая красоты, заметила трубка с маской.

«Ой, ой, ой», — подумала я, вынимая изо рта косточку лопнувшей во рту черешни. «Не говори «стою», а то упадешь», — написано в Священном Писании. А потом шутки-мутки, и вскользь, проверяя общество на память сердца — «Высоцкий с Мироновым», — вставляет он в совсем ничего не значащее предложение два имени... И настороженно ждет реакции... Ни-ка-кой. Вопросов не задают. Ни про Высоцкого, ни, главное, про Миронова! Забыли! Мать умерла, и теперь вспоминать о нем ни по телевидению, ни по радио, ни в газетах — некому. «Значит, можно жить. Я есть здесь, на сцене. Живой». И не только на сцене, он везде: у Патриарха, в синагоге, у Жириновского, у Говорухина, в Доме актера, в Доме кино.

Проверка прошла удачно, а творческий вечер в «Останкино» — очень серо. Он еще не знает, что бумеранг уже запущен и летит! Он еще не знает, что через полтора года, движимый задетой совестью, на бархатном глазу он совершит в театре «бархатную» революцию, сядет в кресло главного режиссера и будет пытаться ретушировать свой имидж, так внезапно прилюдно размазанный правдой, написанной о нем в романе.

Глядя в окно и не видя ничего, кроме обложки своей книги, доедая абрикосы и черешню, шепчу: «Скоро, Андрюша, скоро...» Звонок по телефону из Щелыкова: «Таня, приезжай скорей... У нас в поместье жгут дома!» И не дождавшись выхода своего романа, «лечу» на костромскую землю влиять на несчастных русских людей, одержимых пироманией, чтоб не сожгли всю деревню.

7 августа (судьбоносный месяц) пробираюсь сквозь чащу дикого леса из своей деревни Сергеево в Щелыково — Дом творчества артистов. Галя из издательства приехала в этот день отдыхать на две недели, разыскиваю ее... Стоим посреди дороги, она говорит: «Книга вышла, ее мгновенно смели с прилавков, в «МК» напечатана рецензия о том, что твоя книга произвела эффект разорвавшейся бомбы... Да вот сегодня утром, когда я оформлялась в номер, достала книгу. Рядом стояла артистка вашего театра... Театра сатиры... Увидела... и как вырвет у меня ее, и убежала».

Наконец в руках у меня оказывается «Андрей Миронов и я». Это концентрат, сгусток моей крови, моей души, сердца, моей мысли. Свершилось! Смотрю на эту щемящую мечту моей жизни — в ногах появляется слабость, попытка улыбки выдает внезапно выскользнувшее из тьмы сознания на свет разочарование. Быстро ухожу, чувствую, как во мне киснет кровь и на сцену моей жизни выходит опустошение. Лежит она в доме, на деревянном столе, я к ней даже не притрагиваюсь — синдром усталости, лютой усталости от всего вновь пережитого. От всего вновь пережитого вздрагивает сердце, от неустанной работы — болит рука.

Москва. 16 августа. День твоей памяти, Андрюша. Иду на кладбище. С горечью смотрю на памятник — воры ободрали бронзовые решетки, мраморные стелы качаются, как будто причитают после надругательства над ними. И вдруг медленно и осторожно на меня надвигается толпа молодых людей и барышень. Из невидимых мест — сумок, курток, невесть откуда — у них в руках появляется «Андрей Миронов и я».

— Подпишите! И мне, пожалуйста!

— И мне! И мне! И мне! — просят они...

Кто-то протягивает клочок бумажки:

— Извините, мне больше не на чем!

Вот почти бежит Маша Миронова, твоя дочь, Андрюша, с розами. Обнимает меня: «Я приехала из Калуги, со съемок, чтобы положить папе цветы».

— Маша, — произношу я, показываю ей книгу и продолжаю, — я написала книгу о папе, прочти, в любом случае позвони, даже если тебе совсем не понравится!

— Конечно, обязательно, Танечка, — улыбаясь, говорит она, и мы прощаемся, как оказалось навсегда. Но об этом позже.

Проходит неделя, и накатывается «девятый вал» мнений, высказываний, воплей негодования, криков восторга приблизительно такого содержания: «Он бил ее, а любил больше двух своих жен!», «Она его вымазала грязью», «Это не стриптиз — она содрала с себя кожу!», «В царстве лжи написать правду — это подвиг!», «Вы Егорова? Та, которая написала книгу? Я мильон лет не читал ничего подобного... Я рыдал, поверьте!», «Скандал! Скандал! Под суд ее! Не избежать суда!», «Это гимн любви!», «Это памятник Андрею! Мы все умрем, а книга останется!», «Там все вранье, она все врет!», «Там все правда с первой страницы до последней!».

«Да-а, — думаю я, — внезапность — дезинфекция от тления».

В метро на меня прицелилась газета «Комсомольская правда» с убийственным заглавием — «Андрей Миронов бил любовницу, но все равно любил ее больше своих жен. Так утверждает в своей скандальной книге актриса Татьяна Егорова».

Открываю газету — одна полоса занята интервью с Екатериной Градовой под названием «Миронов был тонкий, наивный странник». Конечно, это заказная статья, понимаю я. Дальше следует лживый трафарет, присосавшийся ко всем интервью буквально во всех газетах: «Почему вы от всех прячетесь, почему вы не даете интервью?», несколько слов о тебе, Андрюша, а остальное — о любви... Не ее любви к кому-либо, но любви к ней: народа — как к радистке Кэт, любви ее теперешнего мужа и очень много о любви к ней бывшего генсека Леонида Брежнева.

«Она облила его грязью, — высказывается Градова, — а он был тонкий, наивный странник...»

Конечно, для нее ты был наивным — как ловко она тебя провела и странником тоже она тебя сделала. Помнишь? Осень 1973 года. Сентябрь. День рождения Георгия Менглета в Доме архитектора в Гранатном переулке. У всех на глазах «милая голубоглазая радистка Кэт» в истерике хлопала по лицу тебя, тонкого, наивного странника. Агрессия и неистовая злоба никак уже столько лет не могут преобразиться в смирение у такой религиозной и «верующей» постоянной прихожанки церкви. Недаром Мария Владимировна всегда повторяла: «Утреню и обедню прослушают, а после обедни ближнего скушают». И с горечью вспоминала, как после развода в доме Кати появилась собака, которую она назвала Мирон и била ногами.

На другой полосе крупными буквами: «А меня он бил просто наотмашь». Это, конечно, журналистская беспардонная самодеятельность, в моей книге такого текста нет, а то, что мы дрались, — это действительно было и описано. Но у словца два конца, за какой хочешь, за тот и потянешь. Одно дело — лупить по лицу в бессилии, чтобы оскорбить, отомстить, а другое — драться от избытка молодости, темперамента и любви.

Рядом, на соседней странице, текст о моей книге: «Имя Егоровой сегодня считается в театре табу... От знакомства с актрисой открещиваются кто как может. Не отрицают лишь одного — у Татьяны Егоровой был действительно сложный роман с Андреем Мироновым, который длился с 1966 г. и до последних минут жизни актера — он умер в Риге у нее на руках».

Видишь, Андрюша, шила в мешке не утаишь, это говорят актеры и все, кто прожил с нами бок о бок многие годы в театре.

И на прощание с Катей Градовой хочется вспомнить один эпизод. Уже нет Марии Владимировны. Мы с Машей Мироновой вдвоем под ручку скользим по льду Ваганьковского кладбища. 8 марта. Холодно. Ветер. И опять ее браню за то, что она без платка, может простудиться, снимаю с шеи шарф и закутываю ее голову. Постояли у могилы, подали в церкви записки об упокоении, и Маша предлагает: поедемте ко мне. Я очень настойчиво спрашиваю: а дома кто-нибудь есть (имея в виду ее маму, с которой мне не хотелось бы встречаться). «Нет, Танечка, никого нет, кроме маленького Андрюши и няни». И мы едем. Дверь открывает — Градова. Мы садимся за стол, выпиваем с Машей по тридцать грамм водки со свежим огурцом... За них... Как всегда делали с Марией Владимировной... «Царствие им небесное!» Катя отказывается и, как из плохого фильма, фальшиво произносит: «Я лучше за них помолюсь». Где-то в других сферах слышится голос режиссера: «Стоп! Переснять! Неправда!»

И тут вдруг начинается правда...

— Танюш, ты понимаешь, какой ужас, — говорит Катя, — вышла книга, заказанная Голубкиной... Что она там обо мне наговорила... И о тебе тоже, кстати... Ты не читала?

— Нет, не читала.

— Называется «Биография Миронова». Она там меня такой грязью облила... Я хожу и везде эти книги скупаю.

И показала мне на огромные склады книг у стены.

— Это бесполезно, — сказала я, — ты скупишь весь тираж — выйдет другой.

— Я тоже пишу книгу сейчас... Надеюсь, это будет бестселлер. Там я пишу всю правду. И о себе тоже. До свидания.

Купила книгу «Биография Миронова», прочла надиктованную Голубкиной книгу. Это ее реакция и оправдание на замечательную книгу Ольги Аросевой, в которой та пишет, что Андрей был очень несчастным человеком и что два его брака — это просто фикция. В этой же книге красочно написано о том, как он разбил мне нос, и образ Кати Градовой далеко не лицеприятен, с подробностями ее личной жизни и случайного брака. Так что эту тему начала не я. Книга написана скучно и не имела никакого успеха. Так что, милые обиженные жены, прочтите, не поленитесь, бесчисленное множество своих бездарных публикаций о себе, о «династиях», о сверходаренном Андрее Миронове, и послушайте себя, когда вы говорите: «Я не из тех женщин, которые зарабатывают себе славу на великих мужьях» (Градова) или «Мы никогда не любили друг друга... просто решили создать семью» (Голубкина). ...Во всех средствах массовой информации Маша высказывается: «Я такие глупости не читаю», «Егорова — одинокая несчастная неудачница» или, еще лучше, «Но не избить же мне ее!». И опять: «там все неправда!» Откуда же ей знать, правда или неправда. Первый раз ты исчез из этой семьи, когда ей был год, а второй раз — уже навсегда, когда ей было 14 лет. Ох, как книга ударила по печенке: это мой каравай по фамилии Миронов и никто не смеет отхватывать ни ломтя! Вспоминаю, как после смерти Марии Владимировны, передавая ключи директору Губину в присутствии музейных работников, поверенных Марии Мироновой, я заявила: «Вот комодик, здесь лежат все драгоценности Марии Владимировны, теперь они должны принадлежать Маше Мироновой, внучке Марии Владимировны и дочери Андрея. Сейчас мы все это перепишем на бумагу». Какой стоял крик! «Это все наше, наше!» — кричали музейные дамы. В итоге Маша получила все с моей помощью. Но как говорят у меня в деревне, не кормя, не поя — ворога себе на шею не повесишь. А уж если говорить дальше правду — Маша не выполнила ни одного условия, которые поставила ей Мария Владимировна, оставляя дачу, хотя клялась! С Марией Владимировной шутки плохи — она и с того света достанет.

После того как я добилась от архитектора восстановления решетки на могиле Андрея и Марии Владимировны, ни одна из «горячо любящих» дочерей не позвонила и не сказала «спасибо». Так что от папы только внешняя оболочка, а внутри — пустота и алчность. Вероятно, больные «страницы» жизни их матерей притягивают больше, чем правда об их отце. Ну что ж, подобное тянется к подобному.

Начинается совершенно новая жизнь. В моей квартире постоянно софиты, операторы, режиссеры, корреспонденты, фотокоры, как они себя называют.

— Я написала истинную правду... Если моя книга задевает совесть, в этом ее ценность.

Вот молодая корреспондентка, опять из «Комсомольской правды»! Теперь она хочет взять интервью у меня. Меланхоличным, низким, безразличным голосом спрашивает: а какой он был мужчина? И не боюсь ли я физической расправы?

Наконец выходит интервью в «Комсомолке». Как обычно, лживый трафарет: «Татьяна Егорова скрылась от всех, но для нашей газеты сделала исключение». Ни от кого я не скрывалась и исключений для газеты не делала!

Дальше комплимент: «Первое, в чем я убедилась, она и сегодня очень хороша. Стильная, с модной стрижкой, громадными глазами». Ниже — интервью. На этой же полосе отзывы читателей. Ольга Аросева: «Я ничего не читала, ничего не знаю. Таня Егорова? Не помню такую актрису».

А я помню вас, Ольга Александровна, помню нашу дружбу, веселые финские бани на гастролях в Ленинграде, прогулки по льду Финского залива, далеко-далеко... березовый сок, вашу незабвенную собаку Чапочку, которая, может быть, и спасла вас своей любовью в страшные для вас годы плучековских репрессий. Как узок был в то время круг людей, которые любили и ценили вас!

Рядом рецензия Валентины Титовой, известной актрисы:

— Я считаю, что Таня Егорова сделала главное дело своей жизни. Она поставила монумент замечательному актеру Андрею Миронову. То, что Таня написала об Андрее, не мог бы написать никто. Ни одна женщина, которая общалась с этим актером, не смогла бы так полно описать, скольких же трудов стоит «то легкое, изящное прикосновение Бога». Она показала яркий кусок из жизни, когда люди, которые сейчас кумиры миллионов, были еще молодыми и только формировались как личности. Конечно, кому-то это может не понравиться. Кто-то считал, что он — другой человек. Что делать? Со стороны мы выглядим иначе!

Мнения диаметрально противоположные, а это значит — успех! Наш с тобой успех, Андрюша. Мы опять вместе, и публика нас любит.

Страна живет своей жизнью, пережила за сто лет три революции, не один десяток смен правительства, как в калейдоскопе менялись лица премьеров. У нас новый президент, а на площади Маяковского все по-прежнему. Как у Высоцкого: «...а на кладбище все спокойненько!» Уже несколько десятилетий подряд сезон открывается 4 сентября, в день рождения главного режиссера Плучека. Это уже принудительное жертвоприношение — с пустыми руками в этот день не придешь... и принудительное падение — кто физически на коленочках поползет поздравить, лобызнуть ручку, кто психологически, нравственно упадет, восклицая в экстазе: Поздравляем! Как вы хорошо выглядите! Нет, подумать только — юноша! А ум-то какой светлый! Ой, лучший режиссер мира! Вам только ставить, ставить и ставить... грелки, клизмы... ой, извините, спектакли! И, отвернувшись, в сердцах шепнет — чтоб ты сдох!

Но это обычное явление не только для человека театра, вообще для русского человека. («Чтоб ты сдох!» — это как утренняя или вечерняя молитва.) 75 лет не прошли бесследно — за что боролись, на то и напоролись!

Итак, театр. У кого-то праздник: «Ну-у-у-у Егорова!» У кого-то горе: «Вот сволочь, ссс-у-ука!» И почти все уязвлены. Наша любовь вновь вернулась в театр и мешает им жить. Наступил самый интересный момент — персонажи книги начинают высказываться.

Вот на экране телевизора сам Ширвиндт-Шармер. Ему задают вопрос: «Вы читали книгу Егоровой «Андрей Миронов и я»?»

— Нет, не читал, — быстренько смахивая тему, отвечает Ширвиндт.

— Там все вранье. Не читайте эту книгу. Это плохая книга. Есть другие, получше... чего там читать!

Я очень хорошо знаю Шуру, видать, мои страницы очень сильно задели его совесть и произвели тротиловый взрыв в области самолюбия. Иначе со свойственным ему юмором он бы ответил: «Читал! Страницы, написанные обо мне, заучиваю наизусть». Он опять ощутил себя твоим конкурентом, Андрюша, и, видимо, чтобы поддержать свой имидж после твоего неожиданного выхода на «сцену жизни», он пригласил на открытие сезона тучу своих друзей: Магистра — Захарова, известных писателей-юмористов, критиков — как оправдание своих поступков.

И вдруг звонки, непрекращающиеся звонки! «Таня! Плучек с Зинкой книгу прочитали... Кто-то из театра вместе с почтой послал ему в «Сосны» запечатанный экземпляр твоей книги! И все места о нем подчеркнули карандашом! Тань, это не ты?»

— Нет уж, — отвечаю я, — достаточно с меня того, что я пишу, а уж отсылать — на совести театра. И я вообще за ним не слежу и не знаю, где он. По логике юриспруденции, это сделал тот, кому выгодно.

Звонок по телефону:

— Здравствуйте, я Садальский. Вы не могли бы сегодня прийти? Час будете в эфире... Расскажете о вашей книге.

Я соглашаюсь. Я не знаю, кто такой Садальский, и подумала, что это телевидение. Навела марафет и в 6 часов пришла на Калининский проспект. Когда вошла в студию, то поняла, что это не телевидение, а радио под названием «Рокс». Садальский оказался Скандальским, заявив мне, что книгу мою он не читал. И начал звонить по телефону артистам Театра сатиры. Он меня подставил, я попала в ловушку. Но это была дуэль! Артистка Корниенко — Акробатка не говорила, а рычала, как злая собака, — как я смела такое написать! Какие только мерзости и гадости не неслись в мой адрес! Я очень чувствовала, что Садальскому важно было угодить Акробатке, уж из каких соображений, это знают только они вдвоем. Он был на стороне тех и смаковал эти неприличные звуки, которые неслись на всю страну. Но меня голыми руками не взять, и я несъедобная... У меня нет абсолютного слуха, но целый час в эфире я отстреливалась от стаи «товарищей» с такими знакомыми мне по театру голосами. Я твердо держала удар, для всех нашла ответ и в награду за стойкость получила последний телефонный звонок, который Садальский, потеряв бдительность, не проконтролировал:

Передача окончилась. Садальский сказал, что у него никогда не было такого классного эфира. Мы вышли на улицу, было уже темно, холодно. Он пригласил меня в кафе, которое находилось в пяти метрах от нас. Я согласилась. Мы сели за один-единственный стол на улице, в темноте кто-то принес нам по ледяной рюмке водки... Мы тянули эту водку медленно, как ликер, и я чувствовала, как расслабляются сжатые в комок нервы. «Я победила!» — отчеканилось в моем сознании, а вслух произнесла:

— Вы меня подставили... Это нехорошо... непорядочно.

На этом эксперимент Садальского закончился. Я благодарна ему за испытание, которое с блеском выдержала.

Дорогой Андрюша, мы с тобой опять вместе, опять шумим, только уже не на страницах жизни, а на страницах книги. Шумим, да как!

— Плучек вышел в театр! — кричат артисты. — Представляете! 10 лет не ходил ногами, а тут пришел сам своими ножками... И это после прочтения Танькиной книги. Невероятно! Великая сила искусства!

Звонок из Петербурга:

— Таня, все ленинградские родственники в бешенстве!

«Господи, — думаю, — и они тоже... Не могут простить, наверное, разницу между больным воображением о себе и действительностью. Хотя писала о них с любовью, не желая причинить вреда. Вероятно, книга вызывает у «близких» еще одну причину, бессознательную причину для негодования: в жизни ты был любимцем, баловнем публики и, конечно, женщин, которые компенсировали за счет твоего таланта, обаяния, удачливости не встреченный в жизни идеал, невстреченную любовь. Им и в голову не приходило, что ты можешь плакать, уткнувшись в дерево, и повторять: «Как мне не удалась моя жизнь!» Очевидно, в жизни счастье не измеряется бешеной популярностью в кино и на сцене. Как говорили древние: «Мы есть то, о чем мы думаем, и то, что нас окружает». «Как мне не удалась моя жизнь!» — наверное, компромиссы привели тебя к такому трагическому признанию. И это не отменяет любви к тебе. Ведь ты так хотел все изменить. И книга, которая появилась, вновь вызвала шквал любви к тебе. И опять ты в центре жизни, и опять любим мной, и я тобой любима так, как они не знали и не догадывались. Это тоже причиняет «близким» страдания, негодование вспыхивает в завистливых сердцах, и они кричат на всех поворотах: «Она все врет!»

Андрюша, вот позвонила Наташа... Наташа Фатеева:

— Таня, я нашла ваш телефон... Прочитала книгу... Это удивительная книга... Там все правда, и Андрей такой живой, и просто лесковская Мария Владимировна... Я все помню... Я хорошо знала их семью, Таня, и я хочу в эти трудные дни быть вам другом... У вас будет очень много врагов, главным образом из-за вашего таланта...

А Марк Анатольевич на четвертом месяце празднования дня рождения Ширвиндта высказался: «Эта книга — энциклопедия театральной жизни!» Подозреваю, что мужской шовинизм пышным цветом цветет в определенной части общества, которую Мария Владимировна называла элитенкой. И несмотря на такое количество врагов и супостатов, я не одна. Со мной вся страна. У меня уже несколько мешков писем. Они летят изо всех уголков нашей страны и даже из Америки, Германии, Израиля, Австралии, Греции...

А через несколько дней в театре будут праздновать юбилей Театра сатиры и самого Плучека, ведь ему — 90! А вечером, чтоб никто не видел, накануне юбилея прикажут снять твой, Андрюша, портрет и портрет Папанова. О! Отомстили! Им больно видеть, невыносимо. А вам с Анатолием Дмитриевичем совершенно безразлично. Вы уже живете в мире других ценностей. Это косвенным образом подтверждает то, что этот театр недостоин ваших портретов! Но что интересно, Маша Миронова пойдет на этот вечер, хотя клялась Марии Владимировне не переступать его порог.

В одном из интервью меня спросили: не думала ли я, что людям, о которых написала, будет больно? Ответ: «Почему же им должно быть больно? Ведь они это все о себе знают, с этим всем и прожили 90 лет. Я написала просто правду, для них это не новость».

Москва. Ноябрь 2000 г. Жизнь сама пишет заключительную главу моей театральной истории. В газете «МК» вдруг появляется статья М. Райкиной, где она гневно обрушивается на стариков-режиссеров, которыми, мол, засижены все наши театры и которые управляют труппой из постели по телефону. «Ага, — думаю я, — статья инспирирована, наверняка, Александром Анатольевичем». Ширвиндт наконец решил захватить Театр сатиры. Все давно продумано, подготовлено, осталось только взять «почту и телеграф». В подтверждение моим догадкам получаю еще одну статью — из газеты «Новые известия», А. Филиппова, под названием «Корректная рокировка». «Валентину Плучеку предложено оставить руководство Театром сатиры».

«В последние годы Валентин Николаевич сильно сдал: он нечасто приезжал на работу, и дело катилось само по себе. Но театр — это большое, сложное производство, и сильный, энергичный лидер ему необходим. Александр Ширвиндт — наиболее вероятный претендент на роль главного, но что он представляет из себя в качестве организатора театрального дела, пока неизвестно. Неясно, что он вообще хочет от своего театра, какова его художественная платформа и чего от него нужно ждать».

Валентин Плучек так прокомментировал ситуацию:

«У нас был разговор с председателем Комитета по культуре Бугаевым — он позвонил мне и предложил оставить театр. Скорее всего, я никогда больше в нем не появлюсь. Коллектив не знает о том, что происходит, вся интрига — дело рук Александра Ширвиндта. Я не верю в то, что Ширвиндт может быть хорошим руководителем театра, это несерьезно, ведь он по своей природе эстрадник».

Ширвиндта в Москве в это время нет. Он в Израиле, дает концерты и ничего об этом не знает. Это его прием — шекспировский Клавдий за ковром. На этот оскорбительный выпад в направлении Ширвиндта немедленно появляется статья-мордобой, опять в «МК», под названием «Заповедная зона «совка». О Плучеке.

И что он недееспособный, и что разрушенный, и как смело оскорбляет самого Ширвиндта, написав, что он эстрадник и интриган. «Да и в Москве осталось несколько таких заповедных «совковых» зон, в которых худруки и главрежи государственный театр рассматривают как частный. Может быть, их обнести высокими заборами и водить туда туристов, за деньги, показывая мастодонтов с их прошлыми заслугами и женами?»

Нет сомнения, эта статья — месть 90-летнему старику Плучеку за оскорбление самого Ширвиндта. И во время этих газетных дуэлей Александра Анатольевича опять нет в Москве. Он отсутствует и ничего не знает, он в Израиле или в Вильнюсе, и, как Клавдий, всегда за ковром.

А вот, наконец, и сам претендент на «кресло». Появился в газете «МК», с большим его портретом и большим интервью под названием «Я не собираюсь быть киллером». Что бы об этом названии сказал Фрейд...

Вопрос интервьюера:

«-- Вы разговаривали с Плучеком?

— Я был у него. Когда ему стало известно про его интервью обо мне в одной из газет, которого он на самом деле никогда не давал, он сильно удивился, написал мне письмо, чтобы обсудить создавшееся положение».

А вот что на самом деле произошло за кулисами газетных статей. Прочитав о себе в газете нелицеприятные высказывания Плучека, «очаровательный» Ширвиндт сильно разгневался и стал действовать методом «цель оправдывает средства». 90-летнему старику просто выкрутили руки. Пригрозили: либо он пишет извинительное письмо Ширвиндту, либо... в театре о нем немедленно забывают. Ни денег, ни машины, ни врачей... ни-че-го! Собралась труппа театра, на которую претендент не явился (как он выразился, «не хотел давить своим авторитетом»). «Клавдий» опять за ковром! На сцену вышла Вера Васильева и прочла уничижительное письмо Валентина Николаевича с глубочайшими извинениями перед Ширвиндтом и уверениями, что он-де, Плучек, никаких статей никогда не писал. Все довольны. Ширвиндт — в кресле. Плучек — в постели, весь в пожизненных извинениях перед Ширвиндтом. Мне звонят по телефону читатели: «Татьяна Николаевна! Как вы, оказывается, были прозорливы в своей книге! Шармер действительно метил в это кресло». А мне грустно, оттого что Шура оказался хуже, чем я предполагала. И я думаю, Андрюша, как бы ты поступил в таком случае? Ты непременно вступился бы за Плучека. Есть правила — «защищай обиженного» и «лежачего не бьют». Когда я прочла слова Плучека: «Мне позвонил по телефону Бугаев, председатель Комитета по культуре, и предложил по телефону закончить свою деятельность, остаться дома», — я подумала, какая же у нас некультурная культура, ведь Плучек уже не год и не два недееспособен, а больше десяти лет. Почему бы раньше не подумать и о режиссере, и о труппе, а не тогда, когда вздумается Ширвиндту? Почему бы не взять корзину цветов, именные часы, двух делегатов и не отправиться к главному режиссеру с «бывшими заслугами»? Надеть часы на руку, посмотреть на них и сказать: «Время! Пора, Валентин Николаевич!» — побеседовать, поговорить о преемнике, а не доводить все до такой «Чечни». Но в любом случае, Андрюша, ты никогда бы не переступил через Плучека, в каких бы отношениях с ним ни находился. Марк Захаров нашел себе театр и сделал его самым популярным в Москве. И тебе предлагали Театр комедии в Санкт-Петербурге. Поставил бы ты еще два спектакля — и был бы у тебя театр в Москве. Но дело в том, что Ширвиндту никто никакого театра не предлагал и предлагать не собирается. Не по Сеньке шапка! Кончился XX век, кончился век культа личностей: гитлеров, сталиных и главных режиссеров. В стране давно назрела театральная реформа. Институт репертуарного театра давно умер. Сейчас театру нужны молодые, энергичные, образованные люди, занимающиеся только репертуарной политикой. А какой режиссер хуже или лучше — решит публика.

17 декабря я была на премьере у Людмилы Максаковой — Антурии, в спектакле «Сон» в театре, что на Покровке, в очень интересной постановке Арцыбашева. Недалеко стоял и Ширвиндт. После спектакля и поздравления артистов за кулисами я оказалась на лестничной площадке и лестнице, которая вела вниз. Прямо передо мной — Ширвиндт.

— Здравствуйте, Александр Анатольевич! — громко сказала я.

— Зд-д-д-равствуйте, — ответил он испуганно.

Прохожу мимо него. Делаю шаг вниз по лестнице и продолжаю, не глядя на него:

— Поздравляю! — Еще шаг вниз.

— Наконец-то! — Еще одна ступенька.

— Лучше поздно, чем никогда! — через две ступеньки. И на выходе, громко:

— Цель оправдывает средства!

Спасла Антурия — Максакова. Она так великолепно играла, что послевкусие от встречи с нетопырем совершенно исчезло.

Перед Новым годом Люда Максакова позвонила по телефону Плучеку:

— Валя, я вас поздравляю с наступающим Новым годом! Я понимаю, как вам сейчас трудно.

— Людочка! Ты не представляешь, что они со мной сделали! Ты очаровательная женщина и прекрасная актриса. Желаю тебе всего самого доброго. Больше не могу говорить.

Мне снится сон. Я, такая красивая, в необычных огромных серьгах, смотрю на себя в зеркало, а там на фоне моего лица — мост через Десну, в Пахре, где мы когда-то танцевали с Андрюшей... летает редкий снег... вода в реке еще не замерзла... Я хочу повернуть голову в сторону моста, но не могу — серьги тяжелые, не позволяют и позвякивают... Не оборачиваясь — вижу в зеркале — стоит на мосту человек. Седой. Перегнулся через парапет и смотрит в воду. Проснулась. Озарение! Это Андрей, сцена, как у меня в финале книги. Так... Зеркало, серьги, седой Андрей на мосту... Надо ехать немедленно! Это — знак.

Днем я была уже в Пахре. Прошла знакомым путем мимо дачи. Спустилась с горки, иду к мосту. И вдруг... вижу... опершись на перила, стоит человек с совершенно седой головой.

— Андрюша! — почти уже вырвалось из меня. Подошла. Человек повернулся и посмотрел прямо в глаза.

— Что вы тут делаете? — требовательно спросила я.

— Стою на мосту... смотрю. А вы?

— Я? И я стою на мосту.

— Красиво, — улыбнулся он.

— Да-а-а, — протянула я. — Лед, как каша, вода не течет... А почему вы сюда пришли? — спрашиваю я в упор.

— Я тут гуляю.

— Ну хорошо. До свидания, — сказала я, а сама стою.

— Что ж вы не идете?

— Мне в Москву. Пойду к автобусу, километров пять пешком.

— Я тоже в Москву.

Мы пошли. Прошли метров пятьсот. Стоит джип, большой, японский, серебристый. Он открывает дверь: «Садитесь!» Я села. И мы поехали. Едем молча, вдруг он говорит, очень четко:

— Таня, вы самая главная не встреченная мною женщина.

Я посмотрела на него с изумлением.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Вы верите в чудеса? Два часа назад меня на этот мост привели вы сами. Вы же Таня Егорова? Да? Вчера я закончил читать вашу книгу. Вы писали об Андрее, а написали обо мне. Мне не удалась жизнь. У меня убывает душа... усыхает сердце, а должно быть наоборот. И в вашей книге я прочел всю свою жизнь. И на мосту я не гулял, я ждал вас. Знаете, такое бывает. Понимаешь, что немыслимо, а вдруг. Есть предложение — поедемте куда-нибудь, выпьем кофе?

Въехали в город. Стоим на светофоре. Ждем. И вдруг он читает стихи:

«Ветром, шпаною отчаянной,
Сдернут твой красный шарф.
И прикоснусь нечаянно,
Память твою взорвав.
Промыслом Божьим гонимые,
Всех параллельностей суть,
Кто-то еще, любимая,
Наш продолжает путь.
Но, параллельностью брошены,
Где-то сойдутся пути.
Волосы нежно взъерошены,
Шарфик, небрежно наброшенный.
Все... дорогая... Летим?»

— Что это вы читаете и чей там красный шарф?

— Ваш. Тот самый, из книги, и который сейчас на вас.

Его зовут Сергей. Пьем кофе.

Дорогой Андрюша! Теперь я за одну ночь оказалась в новом, XXI веке. И наша любовь и наша книга тоже перешли этот порог в новый век, в новое тысячелетие. Милый мой! Ничего не изменилось. Ты мне так же снишься во сне. Я ощущаю тебя наяву. Я не знаю, что там у вас в посмертии, но я остро чувствую, когда тебе нужна моя помощь. И ты знаешь точно, когда помочь мне. Прошло столько лет, лет или времен — и ничего не изменилось, — ты так же любим мной, я — любима тобой. Туманы, реки, небеса всегда несут весточку о тебе... За время разлуки мы стали ближе, роднее, нужнее. Скоро весна, твой день рождения, — твой, как у нас на земле выражаются, юбилей. Тебе исполнится 60 лет. Ты что-нибудь споешь, будешь острить, расскажешь веселую историю и будешь заразительно смеяться. Распустятся цветы на земле, и я все их тебе дарю в твой день рождения! 8 марта 2001 года люди придут на то место, к тебе, и у оградки будет стоять кладбищенский поэт Потоцкий и опять прочтет:

«Здесь люди глубже ощущают
Глазурной рифмы изразец
И светлой грустью очищают
Часовенки своих сердец».
Обнимаю, Андрюша. Бог даст, встретимся.
Таня.

Полностью продолжение бестселлера «Андрей Миронов и я» скоро выйдет в издательстве «Захаров».

В материале использованы фотографии: Валерия ПЛОТНИКОВА, Льва ШЕРСТЕННИКОВА, из семейного архива

"Андрей Миронов бил свою любовницу, но любил ее больше всех" - тираж газеты с этим заголовком разлетелся мгновенно. У Миронова? Любовница? Мы знали об официальных женах, Екатерине Градовой и Ларисе Голубкиной, но имени Татьяны Егоровой публика никогда не слышала. Потом вышла ее книга "Андрей Миронов и я", которую раскупали с той же быстротой, что и газету...

Интервью

«Андрей Миронов бил свою любовницу, но любил ее больше всех» - тираж газеты с этим заголовком разлетелся мгновенно. У Миронова? Любовница? Мы знали об официальных женах, Екатерине Градовой и Ларисе Голубкиной, но имени Татьяны Егоровой публика никогда не слышала. Потом вышла ее книга «Андрей Миронов и я», которую раскупали с той же быстротой, что и газету. В книге было написано, что Андрей Миронов был вовсе не таким легким и обаятельным, каким мы всегда его считали. Что он не только обожал свою мать, но и панически боялся ее. Что он всю жизнь любил одну женщину - Татьяну Егорову. Шокировали не только неожиданные сведения о Миронове. В книге много прозвищ - Чек, Пепита, Шармер, Галоша… На странице 441 расшифровка: Чек - Валентин Плучек, Шармер - Александр Ширвиндт… Потом приписка - все эти сведения неверны. Но по телевизору и в газетах до сих пор выступают актеры и актрисы, упомянутые в этой книге. Неупомянутые тоже выступают. Их отзывы в основном нелицеприятны, что вызывает еще больший интерес к книге Егоровой. К воспоминаниям, ставшим бестселлером.

-- Татьяна Николаевна, почему вы написали эту книгу именно сейчас?
-- На самом деле я решила написать ее давно. Я веду дневники, у меня их очень много. И я как-то написала в дневнике: «Таня! - это я к себе так обращаюсь - ну что ты делаешь! Занимаешься в деревне какими-то досками, гвоздями, красишь что-то! Чем твоя голова занята? Тебе же надо роман писать, о жизни твоей!» Я очень много записывала, когда Андрей был жив, а особенно - за Марией Владимировной. Так, как она говорила, никто не говорит, и просто так повторить на память ее обороты, выражения я бы не смогла. Она знала, что я записываю.
-- Ей это нравилось?
-- Сперва она была немножко настороже, но поскольку в ней присутствовало такое детское тщеславие, которого она не скрывала, то потом она даже стала мне немножко подыгрывать. Что-то скажет - и смотрит на меня: записываю я или нет.
-- А вам сложно было к ней идти, ведь сначала у вас были не самые лучшие отношения?
-- Сначала они были не самые лучшие, а потом, когда Андрея не стало, она сама меня позвала.
-- Помягчала?
-- Нет. Она не помягчала, это нельзя так назвать. Просто Бог через страдания дает прозрение. И она звонила мне каждый день: «Таня, когда вы придете? Почему вы не приходите? А что вы делаете?» Нас объединила любовь к Андрею. У нас с нею много тайн, которые никогда никто не узнает. К ней ведь так просто нельзя было прийти. Она выбирала людей. А потом я осталась рядом одна, как на кресте. Характер у нее был аховый. Аховый! И я поняла, как сложно жилось Андрею. Живем мы с ней на даче, и я ненадолго уезжаю к подруге в город. Восемнадцать раз она звонит моей подруге, разговаривает с мужем, с ребенком, спрашивает, куда я пошла, во сколько приду… Возвращаюсь на дачу, позвонить не смогла, дождь проливной идет! Смотрю, веранда открыта, сидит сосредоточенная Мария Владимировна, рядом милиционер. Я спрашиваю: «Что случилось?» А она: «Я вас разыскиваю! Видите, милиционер уже здесь!»
-- Татьяна Николаевна, а вы ее за все простили?
-- А вы знаете, здесь такого слова даже не нужно говорить. Я очень любила ее.
-- И никогда не думали о том, что она вас многого лишила? Я не хочу ее обидеть, но ведь так и было.
-- Было раза два у меня такое внутреннее, моральное восстание. Может, погода была плохая, может быть, она меня обидела, она умела это делать классически - нажать на больное место. Она знала, где у каждого больные точки. Но я научилась этого не замечать. И я очень ее любила. Для меня мать Андрея то же самое, что Андрей. И я просто прожила с ней другую часть своей жизни.
-- А они были похожи?
-- Меня однажды спросила Кузьма Федор Иванна - так Мария Владимировна называла всех, кто ей по дому помогал, - уходя после очередной встряски: «Танечка, а в кого был Андрюша?» - с таким ужасом, с надеждой, что не в маму… Я говорю: «Характером в отца. А поведением в мать». Это очень точное определение.

-- Ваша любовь с Мироновым взяла бы такую высокую ноту, если бы вы сразу поженились?
-- После того как Андрей ушел от нас, мне многие говорили, что он никогда бы не умер, если бы был со мной. Но… я бы не потянула их обоих с Марией Владимировной. А они были неразлучны. Я могла быть только с одним из них.
Бог дал ему и мне часть жизни, скрытую от чужих глаз, чтобы для нас это было утешением. Потому что в конце жизни он говорил: «Мне жизнь не удалась». Представляете? Вначале он набирал высоту, как истребитель, у него все получалось, он был счастлив, он был влюблен, и взаимно, и все было прекрасно, и это давало ему силы работать. Были «Бриллиантовая рука», и «Достояние республики», и в театре - «Доходное место», «Фигаро»… Я всегда провожала его на съемки, даже если он уезжал на три дня. Стою как-то на вокзале, поезд уже отправляется, и вдруг Андрей меня - раз! - хватает и в тамбур. «Поедешь со мной!» Экспромт этот был им, конечно, подготовлен. И я - без ничего, только сумочка и платье - еду. Молодые были. Ночью, после спектакля, после репетиции, едем на Воробьевы горы, там спящая баржа, он будит капитана. Мы едем по всей Москве-реке, мы веселимся, мы счастливы по-настоящему. Это еще не маска. Это еще не прикрытие внутреннего горя. Потом наступит момент, когда Андрей начнет мучиться, вступит в другой брак… Однажды на концерте ему прислали апельсин. И записку: «Андрюша, съешьте апельсин. Вы очень плохо выглядите». И конец жизни - он болен, измучен театром и отношениями в театре, хочет быть режиссером, ставить спектакли - а главный режиссер делает все, чтобы его извести, ставит палки в колеса. Андрей очень страдает и говорит почти каждый день: «В этой стране, чтобы жить, надо умереть». Все эти вечеринки, безумные компании были попыткой спасения от внутренней тревоги. Все время что-то сигнализировало о том, что все очень плохо, очень плохо, все время терзал вопрос - «Зачем я живу?». Он очень любил зрителей. И его по-настоящему любили только зрители. Взаимная любовь была.
-- А вам писали письма те зрители, которые прочли вашу книгу?
-- Мне очень много пишут, звонят по телефону, из Америки, из Австралии, из Германии и из России. Говорят: «Спасибо вам за Андрея! Раньше мы даже не знали его». Мне позвонил Женя из Екатеринбурга и рассказал, что когда он смотрел фильмы с Андреем, у него все время было ощущение, что там есть какая-то неправда. «А теперь прочитал вашу книгу - все сходится!» Они поняли эту тревогу - тревогу, которая скрывалась вот этими улыбками, кино, весельем, девчушками, цветками… Люба Стриженова, актриса МХАТа, сказала мне: «Таня, я его полюбила! Я его уважала как артиста, а сейчас полюбила как родного человека».
-- Существовал Миронов-миф, а вы написали про Миронова-человека. Его как человека мало кто знал?
-- Он не пошел бы всем про себя рассказывать, тем более что был очень скрытным человеком. Каждый человек держит что-то в себе, особенно актер. Андрею не хотелось, чтобы в его жизнь входили, он был очень закрыт, хотя внутри происходила буря.
-- Вы говорите, что о книге отзываются хорошо. А те, кто был весьма неласково там упомянут под разнообразными прозвищами, они как-то откликнулись?
-- Ну как откликнулись… Ширвиндт по телевизору сказал, что это книга Моники Левински. Занервничал… Я-то сама не видела, мне передали. Но он вышел из своего образа - видимо, разволновался очень.
-- Вообще для него нервничать нехарактерно.
-- Нехарактерно. А характерно для него было бы сказать: «Все страницы, написанные обо мне, учу наизусть» - вот это в его стиле. А тут у него слабинка пошла, яд пошел. Где-то в каких-то газетах они пишут что-то - да Бог с ними!
-- Вы на такие интервью и статьи не реагируете?
-- Нисколько. Я и газет не читаю, не выписываю, - кто-нибудь скажет, что вышло, а я не читаю.
-- Но когда вы писали книгу, вы разве не думали, что этим людям будет неприятно, что у них дети, Плучеку девяносто лет, у него внуки…
-- У него нет внуков! К нему давным-давно вошел сын и сказал: «Здравствуй, папа». Они не виделись лет двадцать. А Плучек сказал: «Закройте дверь с другой стороны». Это не чин - девяносто лет. Этот человек совершил столько преступлений! Во время Нюрнбергского процесса разве учитывали возраст? Вот и я не учитываю!
-- Я имела в виду не возраст. Но вот родственники Татьяны Васильевой прочтут, как вы ее Галошей назвали…
-- А что делать? Она много в своей жизни сделала страшных ошибок, я еще не все написала. Что же, я теперь должна писать не так, как есть, чтобы им обидно не было?
-- Любите давать злые прозвища?
-- Я в первый раз с этим столкнулась и в первый раз написала большую книгу. У меня двадцать пять лет литературного стажа, а большая книга - первая. Я вообще эти прозвища раскрывать не хотела. Так получилось.
-- Ну да, в конце книги есть страница, все эти прозвища раскрыты, а потом приписочка, что информация на этой странице недействительна. Это вы так решили сделать или издательство?
-- Я писала только текст.
-- Так это исключительно воля издательства? Хитро, хитро сделано.
-- Слушайте, ну что говорить об этом? Это неинтересно.
-- Это как раз очень интересно. Мы на работе, например, много об этом спорили.
-- И название книге не я дала. У меня было много других названий, я просто сейчас не хочу их вспоминать, чтобы не путать читателей. Но это название не мое, и эта, четыреста сорок первая, страница тоже не моя.
-- Но вы как-то спорили с издателями?
-- Да, и кое-что предприняла. Чтобы как-то себя оградить.
-- Не получилось?
-- Ну, я не могу с ними спорить. Потому что их двое, а я одна.

-- А вы были готовы, что кто-нибудь, кто упомянут в книге - обидно упомянут, - возьмет и подаст на вас в суд?
-- Да, я была к этому готова.
-- А за что?
-- Как за что? За клевету. Спартак Мишулин может, к примеру, сказать, что он никогда… Перед Плучеком не стоял на коленях? Да постоянно стоял. А теперь Плучека ненавидит.
-- В Театре Сатиры такие тяжелые отношения?
-- Знаете, Марк Анатольевич Захаров назвал эту книгу энциклопедией театральной жизни. Но я не думаю, что такое происходит во всех театрах. Каков поп, таков и приход. Здесь очень многое зависит от попа. То есть от главного режиссера. Какой, скажите мне, уважающий себя режиссер ХХ века - Товстоногов, Мейерхольд, Немирович-Данченко - позволил бы себе столько лет занимать это место в Театре Сатиры, когда тысячи молодых людей не знают, как себя проявить. Ты уже должен уйти давно! Возьми себе пять человек, пусть они к тебе приходят и учатся, если тебе, конечно, есть чему их научить. А так сидеть - это ведь патология. Пишут: «Как так можно, ему девяносто лет…» Откуда я знаю, сколько ему лет! Я не слежу за ним! А сейчас все то же самое, о чем я писала, в театре происходит. «Ах, ах, у него были просто маленькие увлечения…» Он растлевал людей! Его под суд надо отдать, а не юбилеи устраивать!
-- А Захаров звал вас к себе в театр? У вас же были хорошие отношения.
-- Да, у нас были очень хорошие отношения. Я ему очень благодарна. Самые счастливые годы моей жизни в театре, когда он там работал.
-- Так что же, вы были слишком горды, чтобы попросить его взять себя в Ленком?
-- Нет, я просила. Но он не брал. Посчитал, что это не нужно. Но он Андрея не взял, не то что меня.
-- А вам без театра было сложно, уже после того, как вы ушли из Сатиры?
-- Нет. Как-то я была в Троице-Сергиевой лавре, и один священник, узнав, что я актриса, сказал: «Лучше ворота открывать и закрывать, чем работать в театре». И я сейчас это хорошо понимаю. В прошлом году было десять лет, как я ушла из театра. Я отмечала.
-- А были ли обижены на вас люди, с которыми у вас были описанные в книге романы? Допустим, Эдвард Радзинский.
-- После ее выхода он со мной еще не разговаривал. До этого мы часто говорили по телефону, он рассказывал, чем занимается, где выступает. Но я думаю, что обиды здесь не будет, он умный человек, зачем ему обижаться. Он ведь с меня списал пьесу «Я стою у ресторана…», ходил и записывал каждое слово. А почему я не могу о нем рассказать? Это пинг-понг!
-- А как отреагировала на книгу Маша Миронова?
-- Я не знаю. Она мне не звонила. Я ей тоже.
-- Вы сейчас не общаетесь? Я из книги сделала вывод, что вы дружите.
-- У нас с ней были очень хорошие отношения. Я ее в сердце держу. И Андрюшу маленького, конечно.
-- То есть вы будете огорчены, если узнаете, что она обиделась?
-- Наверное, не буду.
-- А как вы относитесь к претензиям на Андрея Миронова? Екатерина Градова говорила, что причиной их развода была некая деталь, которой именно она не смогла простить. Лариса Голубкина говорила, что он любил только ее. Алена Яковлева говорила, что если бы не его смерть, они бы непременно поженились.
-- Леночка Яковлева - милая девочка, но все, что она говорит, просто икебана. Про Градову в моей книге написана вся правда - он не любил ее, он женился назло. Это не брак. Брак освящает любовь, а не женщина-олигофрен в загсе. Как Градова себя вела? Приезжает театр на гастроли. Все начинают говорить: «Ну что, Градова-то деньги уже потеряла или нет пока?» Проходит три дня, и Градова начинает: «Ах, я потеряла деньги! Нам с Машей не на что жить!» Андрей вынужден был давать им крупные суммы, даже когда они уже развелись. А книга Голубкиной, которая вышла… Она, по-моему, еще хуже, чем я, написала. Там она утверждает, что Маша Голубкина его дочь, что я сейчас сторожу дачу, что Андрей мне разбил нос… Они первые начали это писать - про драки, про нос. Так что возмущаться нечем в моей книге. Там ничего нового нет. Кроме каких-то деталей, которые знала лично я.
Я, знаете, что скажу? Я никого не хочу обидеть. Я написала всю правду. Всем сестрам досталось по серьгам. Кате досталась дочь, Ларисе, человеку безумного тщеславия, достались приемы, встречи со знаменитыми людьми, а мне - любовь.
-- А вы, когда писали свою книгу, вы предполагали, что поднимется такая волна, что вы станете известной?
-- Я, когда писала, вообще ничего не соображала. Выходила на улицу, гуляла час, потом возвращалась и снова писала. Это было как тюремное заключение. Но я знала, что пишу бестселлер. Я не собираюсь ложно скромничать. Но что получится потом, я не знала. Есть такое выражение в Библии: «Коня подготовляют к битве, а победа от Господа».
-- Ладно, я вам тогда тоже процитирую: «Не судите, да не судимы будете».
-- А я никого не осуждаю. Это не осуждение, это констатация факта. Я ведь и о себе там достаточно нелицеприятно сужу. Интересно оказалось, что некоторые люди, о которых я писала хорошо, с любовью, не все поняли. Например, я написала об Ольге Аросевой - я ее очень люблю, у нас хорошие отношения, - а она взъерепенилась. Оказывается, люди думают о себе совсем иначе, чем выглядят со стороны. Брат Андрея, Белинский Саша, вообще чуть с ума не сошел. А что я такого написала? Что он ходил в шапке «бывший кролик», в старых ботинках - так все так ходили! Что тут плохого? Все к себе относятся как китайским вазам.

-- А я хочу спросить о другом брате Андрея, Кирилле Ласкари. Вот вы вроде как вышли за него замуж…
-- Но мы не расписались. Там этого не написано. Все быстро кончилось, мгновенно. Его мама написала мне письмо: «Оставьте моего сына в покое». Я оставила, все быстро сошло на нет, превратилось в шутку. Мы ездили с Андреем к нему в Ленинград, после смерти Андрея мы собирались у Саши Белинского, встречались с ним, с его женой… До выхода этой книги было все прекрасно.
-- А сейчас?
-- Мне рассказывали, что Саша Белинский выступал по телевизору в передаче «Мой брат Андрей Миронов». Он сказал, что я многое преувеличила. Ну, тут каждый может по-своему думать. В 96-м году мы ездили в Ленинград на открытие Театра имени Андрея Миронова, приехало очень много актеров из Москвы, все плакали. Это был пронзительный, щемящий вечер. А потом мы приехали в «Асторию», и я спрашиваю: «Мария Владимировна, а где же Кирилл? Саша Белинский? Где они?» Она молчит. Я говорю: «Они, наверное, завидуют?» Она отвечает: «Нет, Татьяна Николаевна! Они не завидуют! Они в бешенстве!» И после этой передачи я хотела позвонить Саше, а мне сказали: «Не звони. Они в бешенстве!» А моя подруга, Антурия-Максакова, мне сказала: «Мужчины злятся, потому что у них возникает чувство, что их никто так никогда не любил».
-- Вы сейчас перестали писать пьесы?
-- Да, потому что взялась за роман.
С последней пьесой была интересная история, связанная с Марией Владимировной. Пьеса называется «Прекрасная дама». Белый, Блок и Менделеева. Серебряный век, такие отношения… Время прекрасное, страшное, жуткое. И как раз остановилась я на том месте, когда Любовь Дмитриевна Менделеева, в романе с Белым, одевается во все белое - белая горностаевая шапка, белые перчатки. Они разъезжают на санях по белому снегу и разглядывают в Эрмитаже танагрские статуэтки. Звоню Марии Владимировне. А она мне как-то рассказывала: «Князь Юсупов выехал за границу и увез с собой в двух карманах две танагрские статуэтки. И был обеспечен там всю оставшуюся жизнь». Спрашиваю: «Так что же это такое - танагрские статуэтки? Мне для пьесы нужно». Она: «Перезвоните, мне некогда!» А я знаю, что ей не некогда, что она пошла рыться в энциклопедии. Через тридцать минут она звонит, рассказывает: «Это Малайзия, Биотия. Двадцать сантиметров… Есть нераскрашенные». Читает. Но ведь это же чудо! Человеку восемьдесят семь лет, такой любознательный! Я не могла на нее налюбоваться!
-- Вы дописали эту сцену?
-- Да. Но через несколько дней Мария Владимировна умерла, и я два месяца спала. А потом на меня просто с неба упал издатель. Заключили договор. Я получила свой аванс в триста долларов, вышла на улицу и думаю: пятьсот страниц, я же столько не напишу! Надо идти и возвращать аванс! Какой ужас! А потом говорю себе: это же моя мечта, я именно этого и хотела всю жизнь. И ничего - глаза страшат, а руки ворошат.
-- Будете еще что-нибудь писать?
-- Буду. Но что, не скажу - пусть будут в напряжении.
-- Вы сейчас себя спокойной чувствуете? Уверенной в себе?
-- А я всегда в себе уверена. Это мне дано от природы. И ничего не боюсь. Я в пятилетнем возрасте прыгала на лыжах с трамплина на Воробьевых горах. А сейчас у меня внутри есть такое чувство: «Ты сам свой высший суд». Вот в двадцать лет я такую книгу не могла бы написать, в тридцать тоже не могла. А сейчас написала, и мне нужно отдохнуть. Я веду камерный образ жизни, я не тусовщица, почти нигде не бываю, разве что очень редко, с друзьями. В деревне, в своем имении, я часто бываю одна, когда никого нет, только волки бродят с зайцами, - вот это самая моя жизнь. Колоть дрова…
-- Вы сами колете дрова?
-- Я сама колю дрова - отменно. Бензопила, электрорубанок, баня - я все это сама сделала, у меня прекрасный дом, с мансардой, красоты несусветной. И вот хожу, плету венки, ношу на голове…
-- А по книге кажется, что вы человек очень общительный.
-- Общительный. Я когда занялась книгой, то пошла на курсы астрологии, чтобы с ума не сойти. Я Козерог, а стеллиум планет у меня в Близнецах. Козерог серьезный, а Близнецы - это воздух, легкость. Я как раньше день рождения отмечала? Все приходят ко мне, курят, пьют, веселятся, а потом я говорю: «Так, все. Я хочу спать, все одеваемся и уходим. До свидания». Как натоскуюсь, иду, общаюсь. А потом опять одиночество нужно, вот так у меня все идет, волнами.
-- Вам много раз предлагали руку и сердце?
-- Очень. Правда.
-- Вы что, не считали?
-- Нет, не считала. Постоянно предлагали и предлагают. Я нравлюсь мужчинам. Я даже не считаю, что это какой-то мой плюс, просто я такая родилась. У меня веселый характер, это привлекает мужчин. Бывает, что и поплачу или загрущу, но стараюсь, чтобы в такие моменты меня никто не видел. Не знаю, легче ли мне одной, потому что вдвоем не пробовала. Я много лет живу одна.
-- Может, попробовать?
-- Да поздно уже. Хотя поживем - увидим. Как Андрей распорядится.
-- Он вам часто снится?
-- Да. Он мне что-то разрешает, куда-то пускает, куда-то нет. Устраивает мне какие-то встречи с разными людьми. Он ведет меня по жизни. Поэтому что он скажет мне, так и будет.