Андрей Миронов: «Нельзя быть вечно скомпрометированным!». Андрей Миронов: неоконченный роман Татьяна егорова о ее отношении к миронову
Любовь на разрыв: Татьяна Егорова
Первого июля 1966 года Театр сатиры отправился на гастроли в Ригу. Для Миронова (он отправился в столицу Латвии отдельно от труппы – вместе со своим приятелем сценаристом Александром Червинским, на его автомобиле) эта поездка станет знаменательной: именно во время нее в его жизнь войдет женщина, из-за которой он на несколько лет потеряет голову. До нее в его квартире в Волковом переулке перебывает большое количество поклонниц, но ни одна из них не задержится подле него сколь-нибудь продолжительное время. Этой девушке суждена будет иная судьба. Звали ее Татьяна Егорова, ей было 22 года и она только что окончила Театральное училище имени Щукина. В отличие от Миронова опыт семейной жизни у нее уже был: в 18 лет она выскочила замуж за своего однокурсника, но прожила с ним, а вернее промучилась, всего два года. После чего благополучно сбежала. На момент встречи с Мироновым она уже два года как была свободна и связывать себя новыми узами Гименея не собиралась. Но знакомство с Мироновым перевернуло все ее благие намерения.
Пятого июля Театр сатиры давал очередное представление в рижском Театре оперы. Это была пьеса «Над пропастью во ржи», где Миронов играл главную роль – Холдена Колфилда. Его возлюбленную Салли Хейс играла молодая актриса, которая в тот день внезапно занемогла. Режиссер узнал об этом буквально за пару часов до спектакля и готов был выть от бессилия: отменять представления было уже нельзя. Вот тогда он и вспомнил про Татьяну Егорову. И хотя в театре она числилась всего лишь неделю, но другого выбора не было. За два часа до спектакля была проведена спешная репетиция, где дебютантка выучила свой текст, а вечером вышла на сцену перед публикой. Как утверждают очевидцы, несмотря на срочный ввод, играли они с Мироновым великолепно. Этому способствовала и особенная аура, которая сложилась между ними еще на репетиции: они почувствовали взаимную симпатию друг к другу, смутные позывы к той романтической связи, которая вскоре свяжет их крепко-накрепко.
Сразу после спектакля все его участники собрались в номере Егоровой на четвертом этаже гостиницы «Саулите», чтобы отметить ее успешный дебют (а также дебют еще одной недавней выпускницы «Щуки» Натальи Селезневой, которая сыграла роль Пегги). Стоит отметить, что «Саулите» считалась второразрядной гостиницей, поэтому там поселили молодых актеров «Сатиры». А корифеи, в число которых уже входил и Андрей Миронов, жили в более классной гостинице – «Риге». Поэтому шансов, что кто-то из «рижан» сподобится прийти на фуршет, были минимальными. Так оно поначалу и получилось: в номере собрались только обитатели «Саулите». Однако в самый разгар веселья, когда разошедшаяся от вина Егорова выскочила на середину номера и стала читать любимого Блока, дверь внезапно отворилась и вошли двое: Андрей Миронов и Александр Червинский. Пришли они не с пустыми руками – принесли в пакетах фрукты, вино, конфеты. И с этого момента вечеринка забурлила с новой силой. И новым центром ее стал Миронов. То, как он изображал косого, читающего книгу, буквально свалило с ног аудиторию: люди лежали вповалку. Потом он рассказал пару анекдотов, что-то спел. А уже под утро, когда у всех стали смыкаться глаза, внезапно шепнул Егоровой: «Пойдем отсюда», и они незаметно выскочили из номера. За ними вдогонку бросился Червинский, но поскольку опомнился он слишком поздно, догнать беглецов так и не сумел. И они несколько часов гуляли по утренней Риге, дурачась и веселясь как дети. С этого момента между Мироновым и Егоровой начался роман, хотя у Егоровой в Москве оставался жених, за которого она перед отъездом в Ригу обещала выйти замуж. Однако встреча с Мироновым перевернула все ее планы вверх тормашками. Влюбленные использовали каждую свободную минуту, чтобы побыть вместе. Даже на репетициях умудрялись лишний раз перемигнуться и переброситься многозначительными фразами. Им тогда повезло: Плучек ввел Егорову в новый спектакль «Дон Жуан, или Любовь к геометрии», который готовился к выпуску в конце года. Миронов играл в нем главную роль – Дон Жуана, Егорова – небольшую роль Доньи Инессы.
В свободное время влюбленные бродили по Риге, обедали в маленьком уютном кафе рядом с гостиницей на углу улицы Баха. По выходным вместе с коллегами ездили на автомобиле Червинского в Тукумс и Талси. Эти поездки без шуток не обходились. Артист Владимир Долинский, только что принятый в Театр сатиры (с Мироновым он был знаком с детских лет – их дачи на Пахре располагались по соседству, а с Егоровой Владимир учился на одном курсе в театральном училище), любил на стоянке у железнодорожного переезда высунуться в окно и кричать регулировщику-латышу, не понимавшему ни слова по-русски, похабную прибаутку: «Мимо тещиного дома я без шуток не хожу, то вдруг х… в окно просуну, то вдруг ж… покажу!»
В один из дней Миронов повез Егорову в популярный ресторан «Лидо», что на Рижском взморье. За рулем автомобиля был инициатор поездки, хотя сам железный конь принадлежал Червинскому (у того не было прав и он оформил доверенность на Миронова). Именно в ресторане, во время первого же танца, Егорова и призналась Миронову в любви. Перекрывая голос певицы, которая исполняла модный в те дни шлягер «Лунный камень», Татьяна прошептала на ухо Миронову: «Я тебя люблю!» И потом повторила это же дважды. Он ответил ей взаимностью, а именно репликой своего героя Холдена: «Салли, я влюблен в тебя как ненормальный!» Это признание все и решило. Спустя несколько минут они покинули ресторан и рванули на берег моря. Там разделись и отправились купаться. Затем они долго лежали на берегу, тесно обнявшись. Оба были счастливы. Так они пролежали до самого утра. Проснулись от холода, быстренько оделись и взяли обратный курс – в Ригу.
В один из тех же дней с влюбленными случилась ужасная история. Они в очередной раз отправились купаться на пляж в Лиелупе, прихватив с собой за компанию Наталью Селезневу и Червинского. В те утренние часы пляж был пустынен и единственным посторонним человеком, кто находился поблизости от актеров, была женщина, которая была явно «под градусом» и загорала топлес (без купальника). И вот эта женщина внезапно встала и отправилась купаться. Мироновская компания никак на это не среагировала, продолжая непринужденно веселиться. И только спустя двадцать минут Егорова внезапно обратила внимание на сиротливо лежавшие на песке вещи женщины и удивилась: «Куда это отдыхающая запропастилась?» Актеры отправились на поиски женщины-топлес и, к своему ужасу, нашли ее тело в нескольких десятках метров: его прибило к берегу волнами. Было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что женщина мертва. Девушки дико закричали, а мужчины бросились к утопленнице. Они попытались сделать ей искусственное дыхание, но все было напрасно – никаких признаков жизни бедняга уже не подавала. Потом Миронов сбегал к ближайшему таксофону и вызвал «Скорую». Она примчалась спустя каких-нибудь пять минут и увезла утопленницу в морг. Естественно, ни о каком продолжении купания речи больше не шло.
В середине июля, в самый разгар любовной феерии, в Ригу внезапно прикатил жених Егоровой. Признаться ему сразу в том, что она влюбилась в другого мужчину, актриса не смогла: ведь жених ни в чем не был виноват. И, предупредив Миронова о приезде жениха, Егорова уехала с ним на взморье. Миронов был взбешен. Говорят, в порыве ревности он бросился мстить своей возлюбленной самым привычным методом: на глазах у всей труппы стал «кадрить» рижанок направо и налево. Но Егоровой тоже было несладко. Три дня она стоически терпела рядом с собой присутствие человека, который никаких романтических чувств в ней уже не будил. На четвертый день Егорова сказала ему об этом в открытую, после чего собрала свои нехитрые пожитки и вернулась в Ригу. К Миронову. Как ни странно, он ее принял с распростертыми объятиями. Даже чуть не задушил в этих объятиях.
Гастроли Театра сатиры в столице Латвии закончились 31 июля. После этого часть труппы отправилась в Москву, а другая ее часть – участники спектакля «Над пропастью во ржи», среди которых были Миронов и Егорова, взяли курс на Вильнюс, где в течение двух недель должны были показать этот спектакль жителям литовской столицы. К слову, из-за этого встанет работа в «Таинственной стене»: узнав, что Миронов вырваться в Москву никак не сможет, съемочная группа приступила к частичному монтажу картины.
Вспоминает В. Васильева: «В Вильнюс мы ехали на машинах: Андрей – на своей, мы с мужем, актером нашего же театра Владимиром Ушаковым – на нашей. С нами еще была молодая актриса Таня Егорова. Пожалуй, в моей жизни не было более веселой, полной озорства, счастливой поездки.
Если бы мне сказали: расскажи об этом через кинематограф, я, наверное, представила бы себе все, как в самом счастливом сне, – раннее утро, прозрачность лесов и полей, две мчащиеся по пустому шоссе машины. Пение птиц, голубое небо, наша молодость, наша влюбленность друг в друга. Мы с мужем, еще молодые, рядом Андрюша, добрый, остроумный, веселый, бесшабашный, и Таня, хорошенькая, дерзкая, уверенная в себе. Остановились по дороге в одной из гостиниц, чтобы переночевать. Мы с Таней устроили костюмированный вечер, переоделись во все не свое, чтобы быть как можно смешнее. Тут были и мужские пиджаки, и высокие сапожки, и шляпы с длинными шарфами; похожи мы были на героинь из «Трехгрошовой оперы» Брехта. Мужчины хохотали, мы чувствовали себя превосходно – это и было счастье…»
В Москву Миронов и Егорова возвращались порознь. Она ехала поездом, а он чуть позже на автомобиле. Расставаясь, никаких обещаний друг другу не давали. Со стороны могло показаться, что все происшедшее между ними – обычный курортный роман, который заканчивается как раз с окончанием курортного сезона.
Едва Егорова приехала домой, в свою комнатку в коммунальной квартире в Трубниковском переулке, 6, как у нее зазвонил телефон. Подняв трубку, она услышала на другом ее конце бодрый голос… своего жениха, которого она так безжалостно «отшила» месяц назад. Но он не помнил зла, был как всегда бодр и, сообщив, что раздобыл по большому блату новую пластинку Шарля Азнавура, приглашал Егорову послушать ее у себя дома. Но Егорова сослалась на усталость и повесила трубку. Как выяснилось вскоре, очень даже вовремя. Следом за женихом позвонил Миронов. Он рассказал, что родители уехали с гастролями в Париж и он собирается отправиться на свою дачу, что на Пахре. «Поедешь со мной?» – спросил он Егорову. «Обязательно!» – ответила она, не раздумывая ни секунды.
На дачу они отправились на том же самом авто, на котором колесили по Риге – в автомобиле Александра Червинского. Правда, самого владельца машины с ними не было, на этот раз компанию им составил еще один приятель Миронова, врач по специальности. Но он провел с влюбленными всего лишь полдня. Ближе к вечеру он вернулся обратно в Москву, а Миронов и Егорова остались на даче одни. Спать они улеглись в маленькой комнатке Миронова на его желтом диванчике. Впрочем, по причине переизбытка чувств, поспать им в ту ночь удалось всего-то чуть-чуть…
Утром следующего дня, после завтрака, влюбленные отправились гулять по дивному лесу. Погода выдалась великолепная: с севера дул прохладный ветерок, пели птицы. Однако всю эту идиллию нарушил Миронов, который внезапно стал рассказывать гостье… о своем давнем романе с Натальей Фатеевой. Он показал Егоровой березку, где они с ней целовались, но особенно убил гостью признанием, что в порыве чувств чистил Фатеевой белые туфли… молоком. Миронов буквально захлебывался от воспоминаний, а Егорова молча внимала его словам, которые били ее по голове сильнее, чем обух. Именно тогда она сделала внезапное открытие: ее кавалеру присуще нехорошее свойство – причинять боль любимому человеку.
С быстротой молнии минула неделя. В двадцатых числах августа Миронов покинул Егорову: он уехал в Новороссийск, куда переехала для натурных съемок группа фильма «Таинственная стена». Татьяна поступила хитро: собирая ему чемодан в дорогу, в каждую из вещей незаметно засунула по клочку бумажки, где вывела ручкой всего два слова: «Не сутулься!» Таким образом, она хотела, чтобы любимый не забывал о ней даже на юге. К слову, Миронов и не думал забывать. Практически сразу после приезда он стал названивать ей домой по межгороду. Но сосед Егоровой по коммуналке все испортил, сказав, что «Танька ушла с Витькой». Миронов знал, что Виктором звали жениха Егоровой. Сами понимаете, что он тогда подумал.
Новый сезон в Театре сатиры открылся в воскресенье 2 октября. Давали «Клопа» В. Маяковского. А накануне состоялся традиционный сбор труппы. Пришли все, в том числе и Егорова, для которой этот сезон должен был стать первым. Как и положено, новенькая оделась во все лучшее, предвкушая не только встречу с коллегами, но главное – со своим возлюбленным. Но Миронов на нее даже не взглянул – прошел мимо, как будто между ними ничего и не было. Егорову, конечно, это покоробило, но до выяснения отношений она не снизошла. Посчитала: мол, будь что будет.
Размолвка Миронова и Егоровой длилась всего лишь несколько дней. Затем состоялось бурное примирение. Дело было так. В тот день Егорова приняла приглашение одного из своих давних воздыхателей и отправилась к нему на свидание – к Театру имени Вахтангова. И надо же было такому случиться, но в это же самое время и в этом же самом месте оказался и Миронов. Вместе со своим приятелем, актером театра «Современник» Игорем Квашей (они подружились во время съемок фильма «Год как жизнь»), он возвращался домой в компании двух девиц, как принято говорить, легкого поведения. О том, что было дальше, рассказывают сами участники этой истории.
Т. Егорова: «Театр Вахтангова втягивал в себя последнюю волну зрителей. Только я поравнялась с первой серой колонной здания, в ухо хлопнуло, как выстрел: «Ты куда идешь?» Лицом к лицу – Андрей, Андрюша, Андрюшенька. А вслух вызывающе ответила:
– На свидание!
– К кому? – требовательно спросил он.
– К Чапковскому!
– Кто это?
– А тебе какое дело?
Не успела договорить, как была схвачена за шиворот. Рядом стояла машина «Волга». Во время моего диалога в салон с другой стороны вползли две склеенные девочки. Кто-то мужского рода сидел на первом сиденье, в темноте я не разглядела (в пути я разгляжу, что это артист театра «Современник», с которым Андрей снимался в фильме про Маркса и Энгельса). Он схватил меня за пальто, открыл дверь и вдвинул меня на заднее сиденье. Открыл переднюю дверь, предусмотрительно нажал кнопку, чтобы я не выскочила, сел за руль, дал газ, и через десять минут мы оказались на Красной Пресне в Волковом переулке. Как под конвоем он ввел меня в подъезд, втолкнул в лифт, поднялись на седьмой этаж и все вошли в его однокомнатную квартиру…
Я сразу отделилась от них, пошла в сторону «спальни», села на тахту, взяла книгу (оказался Голсуорси) и стала читать. Они скучились на другой половине – смех, реплики, шампанское, бутерброды, сигареты, дым. Под Фрэнка Синатру они сцепились с этими бабами тело к телу, как клещи, и, шаркая ногами, стали обозначать танец. Я сидела с прямой спиной перед открытой книгой и исподволь, сквозь полку наблюдала их эротическую возню…
Плавно, с улыбкой Андрей подошел ко мне и четко выговорил: «Танечка, теперь тебе надо уйти. Немедленно». – «Хорошо, – сказала я кротко. – Только можно я скажу тебе два слова. На кухне».
Мы вошли в кухню, я закрыла за собой дверь, сорвала со стены алюминиевый дуршлаг и запустила в него что есть мочи. Он увернулся, схватил половник, я – сковородку, полетели чашки, стаканы, кувшины, тарелки… все вдребезги! Он хватал меня за руки, я вырывалась, и когда вдруг кинулась к табуретке, он меня вдвинул в кухонный шкаф…
Потом устали. Я вышла из кухни, собираясь уйти навсегда. Никого. Никого не было. Ни Маркса, ни этих двух рыл. Сбежали…»
А теперь послушаем рассказ одной из тех «рыл» – московской путаны Нины Мариной: «Мне довелось быть в числе женщин, которых Андрей Миронов удостоил вниманием. Периодически он был моим клиентом. Нас познакомили общие приятели, знавшие его слабость по женской части. Андрей как любовник был хорош, изыскан и находчив. Руководствовался он словами актрисы Жанны Моро: «Секс в длительной связи есть искусство, каждое очередное представление подавать, как премьеру». Встречи со мной его устраивали потому, что ни к чему не обязывали, как, впрочем, и меня.
В ту пору я и узнала о существовании Татьяны Егоровой. Андрей пригласил меня с моей подругой Аллой в гости. Он заехал за нами и повез на квартиру, где намерен был с нами развлекаться. Когда ехали по Арбату, какая-то женщина, стоявшая на ступеньках Театра имени Вахтангова, помахала ему рукой. (Как видим, детали у рассказывающих разнятся: по Мариной, в машине, кроме них, также не было никакого Игоря Кваши. – Ф.Р.). Андрей повернулся к нам и говорит: «Это моя знакомая – Татьяна. Вы не против, если я возьму ее тоже?» У него, видимо, разыгрался аппетит, распалилось творческое воображение по поводу предстоящей «премьеры». Мы не возражали.
В квартире мы пили вино, болтали… Неожиданно Андрей попросил Татьяну пройти с ним на кухню, и через несколько минут оттуда послышались звон разбиваемой посуды и дикие вопли:
– Пусть они убираются! Тебе меня и одной хватит!
Мы поняли, что дело приняло серьезный оборот, и тихо слиняли. Через несколько дней Андрей сказал, что на кухне он попросил Татьяну уйти, а она принялась кидать в него посуду и набросилась с кулаками…»
И вновь вернемся к тому скандальному вечеру. После ухода путан Миронов предложил Егоровой отправиться на квартиру его родителей на Петровку (те опять были на гастролях). И там между влюбленными произошло окончательное примирение. Причем в ванной. Когда Егорова мылась, туда вошел Миронов, взял мочалку и стал мыть девушку так бережно, будто ребенка. Затем завернул ее в махровое полотенце и отнес в комнату. А сам занял ее место под душем. Потом они ужинали на фарфоровых тарелках из коллекции Марии Мироновой. Поначалу Егорова отказалась есть из них – дескать, им же влетит! – но Миронов отмахнулся от нее как от назойливой мухи. Они, смеясь, пили шампанское и ели черную икру, густо намазывая ее на белый хлеб.
В ноябре родители Миронова снова уехали на гастроли (на этот раз по родной стране), и он на время их отсутствия перебрался из Волкова переулка на Петровку. Егорова переехала вместе с ним. Свои отношения они уже ни от кого не скрывали: ни в театре, ни от родителей Андрея. Кстати, незадолго до отъезда родителей Миронов познакомил Татьяну со своим отцом. Тот специально приехал к Театру сатиры, дождался когда там закончится репетиция «Дон Жуана» и встретил сына и его очередную пассию на улице. Егорова Менакеру понравилась с первого же взгляда. Хотя до этого он всегда отмечал дурной вкус своего сына по части женского пола. Вообще, в отличие от Марии Владимировны, Менакер был больше посвящен в амурные дела обоих своих сыновей и видел большинство их девиц. И редко кто из них производил на него достойное впечатление. За это оба сына удостоились от отца вполне характерного прозвища «говноулавливатели». Но в случае с Егоровой это прозвище оказалось неуместным. Прощаясь на углу Бульварного кольца, Менакер даже нежно потрепал Егорову за ушко и сказал сыну: «Посмотри, Андрей, какие у нее чудные ушки!»
На Петровке Егорова в тот раз прожила недолго. Как-то во время одной из репетиций в театр приехала знаменитая балерина Майя Плисецкая и увезла Андрея на своем роскошном «Ситроене» к себе домой. Увезла в гости, чтобы показать ему свои аппартаменты и подарить пластинку «Кармен-сюита» с музыкой своего мужа Родиона Щедрина (все знали, что Миронов меломан и держит дома богатую фонотеку). Поскольку этот отъезд происходил на глазах у Егоровой, она не смогла простить этого Миронову. И с этого момента вернулась к себе в Трубниковский. И как Андрей ни пытался ее уговорить вернуться, девушка была непреклонна. Понимая, что в такой ситуации Егорова ему неподконтрольна и при желании легко может отомстить (принять ухаживания какого-нибудь кавалера, которых подле нее всегда хватало), Миронов пускался на различные хитрости. Например, вечером он звонил ей домой и сообщал, что сегодня они едут развлекаться. Егоровой надо было срочно навести на себе марафет и ждать его приезда. Девушка так и делала. А Миронов, наглец, не приезжал. Это он делал специально: сам где-то веселился, а ее таким образом удерживал в четырех стенах.
Наступление 1967 года Миронов встретил в доме своих родителей на Петровке, 22. Гостей было несколько человек, но самыми почетными – Валентин Плучек и его жена Зинаида. На первый взгляд, их приглашение было неслучайным: хозяева таким образом устраивали своему сыну карьеру в театре. Но правдой было и другое: сам Плучек был глубоко заинтересован в артисте Миронове, потенциал которого открывал перед режиссером невообразимые горизонты для творческих экспериментов.
В родительском доме Миронов пробыл в ту ночь около двух часов. Затем галантно распрощался с гостями и рванул к своей возлюбленной. Вдвоем они отправились на Воробьевы горы, на смотровую площадку. Там любовались панорамой ночной Москвы и целовались. В конце этой восхитительной встречи Миронов сделал Егоровой неожиданное предложение: пригласил ее 7 января на день рождения своей мамы. Девушка поняла: это будут смотрины. Ее смотрины. И не ошиблась.
В назначенный день Егорова надела на себя все самое лучшее и отправилась на Петровку. В качестве подарка имениннице она несла резную шкатулку из дерева, куда насыпала дефицитные в те годы конфеты трюфель, а также букет гвоздик. Все это было вручено Марии Владимировне сразу после того, как гостья перешагнула порог квартиры на Петровке. Судя по выражению лица именинницы, девушка сына ей понравилась. И когда хозяйка представляла девушку гостям, она неожиданно изрекла: «А это – восходящая звезда Театра сатиры». Все присутствующие зааплодировали. Потом Мария Владимировна взяла девушку под локоть и повела ее на экскурсию по своим апартаментам. Егорова была счастлива, но особенно радовался Миронов – он-то лучше других знал, как тяжело понравиться его маме. Однако эта идиллия длилась недолго. Затем Егорова сама все испортила. Но о том, что же произошло, лучше всего расскажет она сама:
«Все говорили о премьере «Дон Жуана» в Театре сатиры, об Андрее, это была сенсация. Я сидела на зеленом диване, счастливая «восходящая звезда» – румяная, глаза блестели, ресницы после трудной и ювелирной работы над ними стояли, как роща над озером. И вдруг я услышала:
– Вы Плучеку все должны жопу лизать! – это сказала, вернее изрекла, она, мама. Люстру качнула невидимая судорога, которая повисла в комнате, гости застыли в немом страхе. Все боялись Миронову.
– Считаю, что жопу лизать вообще никому не нужно!
И откусила пирожок с луком и яйцом. На лице Андрея мелькнул ужас, у Менакера – растерянность, смешанная с неловкостью, у всех остальных ухмылки. На «оракула» я не смотрела – понимала, что это страшно. Но я услышала все, что она сказала вслух, – начинается война, а у меня нет ничего – ни пехоты, ни конницы, ни артиллерии, а у нее есть все! И лучше мне сразу встать на колени и сдаться! Потому что если враг не сдается – его уничтожают, а если сдается – его тоже уничтожают. Через пять минут все вспомнили про гуся и забыли эту историю, все, кроме Марии Владимировны. Она была очень злопамятна и расценила мой выпад так, как будто это было восстание Емельяна Пугачева…»
В эти же дни из Ленинграда в Москву на несколько дней приехал сводный брат Миронова Кирилл Ласкари. На правах гостеприимного хозяина Миронов повез брата в ресторан Дома актера, прихватив с собой и Егорову. Лучше бы он этого не делал. Ласкари, едва увидел девушку брата, как тут же в нее и влюбился. И принялся ухаживать. И все два последующих дня, что они провели вместе, только и делал, что предлагал ей руку и сердце. И хотя делалось это по большей мере в шутку, однако в присутствии Миронова это все равно выглядело странно. Особенно фразы, которые Ласкари произносил наиболее часто: «Зачем тебе нужен Андрей? Он же – бабник! Маменькин сынок, он тебе всю жизнь испортит! А я тебя устрою в Театр комедии, ты будешь играть там главные роли. Да и я неплохо зарабатываю». Миронов, слушая эти признания, смеялся, хотя на душе у него явно скребли кошки. Егорова поняла это в тот самый миг, когда «Красная стрела» умчала Ласкари в его родной город на Неве: всю обратную дорогу до Трубниковского Миронов не проронил ни слова. А потом нашел повод отомстить по полной программе. Восьмого марта ему исполнилось 26 лет и по этому случаю в Волковом переулке именинник собрал гостей. Пригласил он туда и Егорову. Но сам по ходу веселья принялся ухаживать за другой – за юной балериной Большого театра Ксенией Рябинкиной. Егорова какое-то время молча терпела эти ухаживания, а когда смотреть на это стало невмоготу, покинула негостеприимный дом.
В течение последующих нескольких дней Миронов и Егорова не общались, предпочитая обществу друг друга других людей. Даже в театре они старались не пересекаться. Но однажды, когда Татьяна была в гостях у одного художника на улице Немировича-Данченко, кто-то из присутствующих там, как бы походя, сообщил, что буквально несколько минут назад видел, как Миронов поднялся к своему другу Игорю Кваше (он жил в этом же доме), да не один, а в обществе все той же Рябинкиной. Эта новость переполнила чашу терпения Егоровой. Она тут же одолжила у присутствующих денег и отправилась на Ленинградский вокзал. И спустя несколько часов – утром следующего дня – была уже… у Кирилла Ласкари. И там стремительно вышла за него замуж. Свадьбу сыграли дома у жениха на улице Герцена (там же жили мама и первая жена Менакера). А на следующее утро молодая жена отправилась в Москву, пообещав мужу в скором времени уволиться из театра, собрать вещи и переехать жить к нему. Но ни одно из этих обещаний выполнено не будет. И эта поездка, и эта скороспелая свадьба – все было всего лишь наваждением, попыткой убежать от самой себя, а заодно отомстить Миронову. Удалось только второе – Миронов действительно был вне себя от злости и порвал с Егоровой всяческие отношения. Однако терпения Миронова хватило только на пару-тройку недель.
Однажды после вечернего спектакля Егорова вышла на улицу, где ее поджидал ее добрый знакомый, который пригласил ее поужинать в ресторан Дома актера. Но не успела Егорова сесть в машину, как к ним подлетел Миронов. Как ни в чем не бывало, он спросил Татьяну, куда она собралась, и, узнав куда, заявил, что хочет составить ей компанию, но в дуэте… с балериной Рябинкиной. Егоровой было все равно. В итоге они заехали в Большой театр, захватили балерину и вчетвером рванули в ресторан ВТО. Вечер прошел изумительно. С этого дня эти ужины продолжались в течение примерно двух недель. Пока наконец Миронов попросту не выкрал Егорову. Это случилось после одной из репетиций «Доходного места». Егорова решила пройтись до дома пешком, а Миронов тронулся следом на автомобиле все того же Червинского. Метров двести он настойчиво уговаривал девушку разрешить ему подвезти ее, но та с такой же настойчивостью отвергала все его домогательства. Помог Миронову дождь, начавшийся совершенно внезапно. Вот тут терпение девушки лопнуло. Она села в автомобиль и… была украдена. Миронов наглухо закрыл все двери и рванул машину к Волкову переулку. Там, на их общей софе, произошло примирение.
Роман Миронова и Егоровой возобновился с новой силой. Они буквально не расставались: весь световой день общались в театре, после чего мчались в Волков переулок, чтобы целиком отдаться во власть Эроса.
Двадцать седьмого июня Театр сатиры закрыл свой сезон в Москве. Волею судьбы и руководства театра Миронову и Егоровой предстояло расстаться почти на два месяца: часть труппы (в нее входил и Миронов) была отпущена в отпуска, другая (там была Егорова) должна была ехать в Азербайджан, чтобы выступать в частях Закавказского военного округа. По случаю закрытия сезона в театре был устроен банкет, после чего Андрей и Татьяна в компании еще нескольких коллег отправились встречать рассвет на Воробьевы горы. Все были пьяны и веселы. Но самым отвязным оказался Марк Захаров, который устроил… сжигание советских дензнаков. Достав из кармана несколько купюр достоинством пять и десять рублей, он прилюдно чиркнул спичкой и призвал актеров последовать его примеру. Уговаривать присутствующих дважды не пришлось. Они тоже извлекли на свет дензнаки и без сожаления их подожгли. Кто-то даже притоптывал и припевал: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло…»
Затем всем гуртом отправились в Волков переулок к Миронову. Егорова ехала туда с огромной охотой: ей казалось, что именно там Миронов осмелится сделать ей официальное предложение руки и сердца. А получилось совсем наоборот. В самый разгар веселья Миронов утащил девушку на балкон, где со злостью выпалил ей в лицо всего лишь одну фразу: «Я тебя не люблю!» Чем была вызвана эта злость, Егорова так и не поняла, поскольку никаких поводов для ревности она не давала. Схватив свою сумочку, она пулей выскочила из мироновской квартиры, в очередной раз дав себе клятву никогда больше туда не возвращаться.
Осенью, сразу после открытия сезона в Театре сатиры, Миронов стал предпринимать настойчивые попытки вернуть себе былую благосклонность Егоровой. Но та сохраняла нейтралитет. А тут еще у Миронова появился куда более грозный соперник – сам хозин театра Плучек. Еще в январе он пытался приударить за актрисой в надежде, что та не посмеет отказать хозяину театра, в котором она работает. Но Егорова проявила строптивость: когда Плучек стал домогаться ее в своем кабинете, она оттолкнула его и убежала прочь. И вот теперь Плучек предпринял вторую попытку взять неприступную крепость приступом. Как-то вечером, после спектакля, он внезапно встретил Егорову и Миронова в гардеробной и пригласил их составить ему компанию – поужинать в ресторане Дома журналистов. На следующий день повторилось то же самое. Только теперь Плучек вызвался проводить Егорову домой сам. Услышав это, Миронов предпочел ретироваться. У дома Егоровой в Трубниковском произошла смешная сцена: Плучек полез к девушке целоваться и стал звать ее к себе домой (мол, супруга уехала в Ленинград), но Егорова снова проявила строптивость – оттолкнула режиссера и убежала в подъезд. И тут же позвонила Миронову, чтобы успокоить его – мол, старику ничего не обломилось.
Седьмого ноября Миронов и Егорова в компании своих коллег по театру отправились отмечать праздник Великого Октября. Веселье проходило в кооперативе артистов Большого театра на Арбате. Как вспоминает Татьяна Егорова, поездка туда вылилась в настоящий аттракцион сродни польскому моторевю. Устроил это зрелище Марк Захаров, который в те годы был мастак на подобного рода штучки. Где-то на полпути к месту сборища, когда автомобили с «сатировцами» мчались по Садовому кольцу и пересекали площадь Восстания, Захаров внезапно вылез из открытого окна заднего сиденья и перелез в такое же открытое окно, но уже другого автомобиля. Залихватский трюк был встречен громогласными криками «ура!» и выстрелом пробки от шампанского.
На вечеринке Миронов оказался верен себе: несмотря на присутствие своей возлюбленной, стал ухаживать за молоденькой балериной. Егорова, естественно, переживала, однако виду поначалу не подавала, заглушая обиду порциями коньяка. Но ее терпения хватило на каких-нибудь полчаса. Затем актриса поднялась с дивана, подошла к балерине, которая кружилась в очередном танце с Мироновым, и сорвала у нее с головы модный шиньон. Балерина расплакалась и убежала в другую комнату. Все были в шоке, а особенно Миронов, который буквально заметался по квартире: он то бегал успокаивать балерину, то стыдил Егорову. Но последняя все его реплики пропускала мимо ушей, поскольку считала себя правой: в конце концов это не она отбивала у балерины ее кавалера, а наоборот. Тем более в тот момент Егорова уже знала, что беременна.
Миронов узнал про это спустя несколько дней. Егорова сообщила ему об этом в Волковом переулке, сообщила как бы между прочим. Миронов в первые минуты сделал вид, что не расслышал новости. На самом деле он просто взял тайм-аут – хотел тщательно все осмыслить. И только спустя примерно полчаса вернулся к этой теме. И то, что он сказал, больно резануло его возлюбленную. «Танечка, ну куда нам еще ребенок? Мы вдвоем-то разобраться не можем, а что будем делать втроем? Это же ужас! Нам надо подождать… Я все устрою, у меня есть хороший врач…» И так убедительно он это говорил, что Егорова даже не смогла на него обидеться. Видимо, она и сама понимала, что появление ребенка в их тандеме и в самом деле пока нежелательно. Ведь они по-прежнему не женаты, а рожать ребенка без штампа в паспорте Егорова не хотела. Она сама росла без отца (ее воспитывал отчим) и прекрасно знала, что это такое – безотцовщина. Желать подобной участи своему ребенку – Боже упаси! И она согласилась лечь в больницу.
Пока его возлюбленная лежала в роддоме, Миронов был утвержден на новую роль в театре – он должен был играть ловкого плута в спектакле «Безумный день, или Женитьба Фигаро» Пьера Огюста Бомарше. Кроме этого в ноябре состоялся первый творческий вечер Миронова. Он проходил в Доме актера при абсолютном аншлаге, что лишний раз доказало, в какую звезду внезапно превратился недавний актер массовки.
Наступление нового 1968 года Миронов и Егорова встречали вместе в ресторане ВТО, что на улице Горького. По этому случаю Егорова сшила себе в ателье крепдешиновое платье в модную шахматную клеточку, а также купила подарки: Миронову – коллекционный игрушечный автомобиль (он их собирал), а его родителям – маленький домик со зверюшками и градусником. Миронов тоже приготовил своей возлюбленной приятный сюрприз на кругленькую сумму – золотое колечко с рубином. Все эти подарки были вручены перед началом застолья, когда многочисленные гости только рассаживались за столы. Мария Владимировна приняла подарок благосклонно, хотя на самом деле ее переполняли куда более сложные чувства. Несмотря на полуторагодовое знакомство с Егоровой, Миронова так и не смогла смириться с выбором сына и жутко ревновала Андрея к ней. А тут еще она заметила на пальце Татьяны золотое колечко с рубином, тотчас все поняла и невзлюбила возможную невестку еще сильнее. Не прибавил радости Марии Владимировне и эстрадный номер, который показали ее сын и Егорова. Они лихо станцевали под песню Фрэнка Синатры «Макс зе найф», за что были удостоены специального приза от зрителей. Глядя на счастливых призеров, Мария Владимировна внезапно отчетливо осознала, что она стремительно теряет своего сына. А в роли разлучницы выступает Егорова. И все же, несмотря на переполнявшую ее ревность и злость, Миронова старалась вида не подавать и тоже хлопала в ладоши вместе со всеми.
Седьмого января свой очередной день рождения справляла мама нашего героя. Торжество справляли на даче в Пахре. Туда была приглашена и Егорова. И там, узнав, что Татьяна родилась на день позже ее, именинница искренне удивилась и преподнесла ей подарок – коробку шоколадных конфет. Эти конфеты были съедены тут же, в узком кругу, когда настенные часы пробили наступление нового дня – 8 января.
Утром Миронова и Менакер уехали в Москву, а Андрей и Татьяна остались на даче. Впереди их ожидали лыжная прогулка, душ и приятное времяпрепровождение у горящего камина (а вечером обоим предстояло играть в «Доходном месте»). Во время сидения у камина Миронов преподнес имениннице очередной подарок – флакон фрунцузских духов «Фамм». После чего сообщил, что решился официально жениться на Егоровой. Однако одного его решения было мало – надо было спросить разрешения у родителей, вернее, у матери. Миронов заранее предугадывал ее реакцию, боялся этого и всячески оттягивал последний разговор. Но тянуть до бесконечности было нельзя. В конце концов он решился. Но все вышло так, как он и предполагал. Если отец отнесся к его сообщению о женитьбе спокойно, то мать буквально взорвалась: «Нет, нет и нет! Я тебя не для того растила, чтобы отдавать в руки безродной девки, у которой даже приличного приданого нет». И как Миронов не втолковывал матери, что социальное и имущественное положение его будущей жены для него ничего не значит, все было напрасно – мать стояла на своем и грозилась в случае неповиновения обрушить на голову сына все возможные громы и молнии. И Миронов решил обождать с женитьбой до лучших времен. Впрочем, сам он в наступление этих времен верил с трудом.
В начале марта Андрей съездил в Ленинград, где находились с гастролями его родители. Вернулся оттуда 9-го и прямо с вокзала отправился в театр, чтобы участвовать в очередной репетиции. А после нее они с Егоровой отправились в Волков переулок. Но по дороге туда случилось неожиданное: Татьяна внезапно объявила Миронову, что им надо расстаться. Аргумент у нее был один: «Я устала, у тебя на первом плане всегда будет мама». Миронов был в шоке, у него даже руки затряслись. Он бросился уговаривать любимую не делать этого, обещал исправиться. Но та была неумолима. Миронов чуть не плакал. Каково же было его удивление, когда выяснилось, что возлюбленная… его просто разыграла. Едва они переступили порог квартиры, как Миронов увидел на столе желтые тюльпаны и шоколадный торт, который Егорова испекла накануне вечером. Рядом с тортом красовалась записка: «Андрюша, с днем рождения!» Этот торт они съели этим же вечером, когда вернулись после спектакля «Баня» домой. Причем съели не одни, а в компании с Валентином Плучеком и его супругой.
А спустя несколько дней в отношениях Миронова и Егоровой вновь случился очередной кризис. В те дни на сцене Театра сатиры состоялась премьера нового спектакля – «Малыш и Карлсон, который живет на крыше», где Егорова играла роль Бетан. На худсовете игра всех актеров была признана удовлетворительной, и только Егорова получила втык: ее игру признали самой ужасной. Кто-то даже предложил не повышать ей зарплату. Но для самой артистки эта проработка ничего бы не значила (за два года работы она и не такого наслушалась), если бы в хор этих голосов не вплел свой голос Миронов. Он внезапно… поддержал худсовет. И этот поступок буквально убил Егорову. Дома, в Волковом переулке, она устроила возлюбленному «разбор полетов». Она назвала его предателем и трусом, и в очередной раз объявила, что им надо расстаться. И он опять бросился отговаривать ее. Как и в прошлые разы, Егорова довольно быстро сдалась. А спустя несколько дней уже жалела об этом, узнав, что Миронов провел ночь с одной из артисток их театра. «Все! Кончено!» – заявила ему Егорова, когда он вновь пришел просить у нее прощения. И целую неделю они не общались.
Тем временем 25 апреля Миронов начал сниматься на «Мосфильме» в своей самой знаменитой картине – «Бриллиантовая рука» Леонида Гайдая. У него была главная роль – прохиндей-контрабандист Геннадий (Геша) Козодоев. И именно в эти самые дни Миронова угораздило попасть… на заметку КГБ. Случилось это до обыденного просто. Вместе со своим другом детства и коллегой по «Сатире» актером Владимиром Долинским он гулял по Арбату. Когда они проходили мимо американского посольства на Спасо-Хаус, они столкнулись с двумя симпатичными девушками. Услышав из их уст английскую речь, друзья решили за ними приударить. Миронов стал говорить по-английски, Долинский обошелся родным, русским наречием. Девушкам молодые люди понравились, и они пригласили их прогуляться в посольском саду. Знай актеры, что перед ними дочери американского посла, они бы наверняка поостереглись принимать их приглашение. Но они ни о чем не догадывались и посему смело вошли на территорию посольства. И пробыли там больше часа. Последствия не заставили себя долго ждать.
Уже на следующий день Миронову позвонил незнакомый мужчина, который представился офицером КГБ. Чекист предложил Миронову встретиться и назвал адрес: дом в центре Москвы, где у КГБ была конспиративная квартира. Отказаться актер не посмел. Через несколько минут он был уже на месте и только там наконец осознал, какую глупость он совершил накануне. Чекист объявил ему, что, оказавшись на враждебной территории, он совершил преступление (нарушил государственную границу) и теперь должен искупить свою вину – дать согласие на сотрудничество с Комитетом. В противном случае чекист пригрозил Миронову жестокими карами. «Вы, кажется, только что начали сниматься в очередном фильме? Так вот, если не согласитесь, из фильма вы вылетите. Да и в театре вам мало что будет светить: ни главных ролей, ни зарубежных гастролей вы не увидите». Миронов был в шоке: стать стукачом было для него равносильно смерти, но и без актерской профессии он себя тоже не мыслил. Было над чем поломать голову.
Тем временем 25 мая Миронов стал собираться в дорогу – он собирался выехать в Адлер, чтобы присоединиться к съемочной группе «Бриллиантовой руки», которая еще 17 мая выехала на юг для натурных съемок фильма. Но, прежде чем выехать на юг, Миронов «обработал» Егорову. Он сообщил ей, что у него чесотка, которая наверняка передалась и ей. А посему им обоим надо лечиться – втирать в себя специальную микстуру. И он выдал ей два флакона чрезвычайно вонючей жидкости. «Надо втирать ее два раза в день – утром и вечером. Я буду мазать на юге, а ты – здесь». Доверчивая Егорова поверила. На самом деле Мироновым двигала элементарная ревность. Он раздобыл эту жидкость у знакомого врача и преследовал одну-единственную цель – чтобы его возлюбленная пропахла этой гадостью настолько сильно, чтобы ни один мужчина не смог к ней даже близко приблизиться.
Между тем сам Андрей к женщинам на съемках приближался, иногда даже очень близко. Например, к Светлане Светличной, которая исполняла в фильме роль блондинки-красавицы Анны Сергеевны. Актриса вспоминает:
«В «Бриллиантовой руке» у меня было всего пять съемочных дней в Сочи и в Адлере (в Адлере снимали смотровую площадку. – Ф.Р.). Когда они закончились, мы это отметили с шампанским. Хорошо так отметили, не пожалели. А потом вдвоем с Андрюшей (Мироновым. – Ф.Р.) пошли купаться на море. Я заплыла черт-те куда и стала тонуть – по-настоящему, до сих пор страшно вспомнить. И Андрюша меня спас – понимаете, я ему жизнью обязана. Потом мы долго целовались на берегу – только целовались! – а утром я улетела в Москву. Вот такой короткий флирт… У актеров и актрис, которые снимаются вместе, очень часто возникает взаимное влечение. Работе это не мешает, даже наоборот, но вредит семейной жизни. Особенно когда в семье оба актеры…»
Вернувшись в августе в Москву, Андрей снова возобновил свои отношения с Егоровой. А тут как раз грянули события в Чехословакии – 21 августа. И вот на следующее утро Миронов и Егорова проснулись в доме на Петровке, 22, и Андрей включил радио, причем не советское, а «Свободную Европу». И они услышали неожиданную новость – советские войска вошли в Прагу, чтобы подавить «бархатную революцию» (аналог сегодняшних «оранжевых революций»). Егорова была в ванной, когда туда ворвался потрясенный Миронов и буквально завопил: «Танька, наши танки в Праге! Это не страна, а держиморда какая-то! Тут всех пересажали, теперь за чехов взялись!» Однако долго обсуждать эту новость у обоих не было времени: Миронову надо было на съемку, Егоровой – на репетицию. Но вечером они договорились встретиться и все хорошенько обсудить.
В тот же день в «Бриллиантовой руке» были сняты очередные «ресторанные» эпизоды: Граф и Горбунков за столом в ресторане, Граф заказывает водку, коньяк и пару бутылок пива, после чего произносит фразу-пароль: «Феденька, и хорошо бы дичь».
Вечером Миронов и Егорова отправились на квартиру к Игорю Кваше на улице Немировича-Данченко, где собралось не менее двух десятков человек, чтобы обсудить последние события в Праге. Собравшиеся бурно возмущались происшедшим, однако дальше слов дело не пошло: послать возмущенную телеграмму советскому правительству, как это сделал Евгений Евтушенко, никто не решился.
Из книги Я - «Берёза», как слышите меня?.. автора Тимофеева-Егорова Анна АлександровнаА. А. Тимофеева-Егорова Я - «Берёза»! Как слышите меня?.. Обманула радуга Проводы запомнились, как яркий солнечный праздник. Хотя, вполне вероятно, день был и пасмурным. Но улыбки друзей, смех, шутки - все это так ослепляло, так кружило голову, а радость, переполнявшая меня,
Из книги Голоса времен. (Электронный вариант) автора Амосов Николай Михайлович4. 1928-30 гг. Конец НЭП-а, процессы, колхозы. Разрыв с отцом. Любовь. Лесная практика. Клятва. В восьмом классе, на границе 15-16-ти лет, я сам и жизнь изменились.Даже и страна. НЭП кончился, началось движение в социализм.В классе были "лишенцы" - дети, у которых родители относились к
Из книги Звезда Егорова автора Нечай Петр Евлампиевич«ЗВЕЗДА ЕГОРОВА» Есть много памятных дат и событий в истории чехословацкого народа. Не однажды поднимался он на освободительную борьбу за свою свободу, за национальную независимость. Но среди всех событий самое знаменательное - Словацкое национальное восстание
Из книги Розы на снегу автора Кринов Юрий СергеевичЗИНА ЕГОРОВА В годы оккупации города Дно ее нередко видели в обществе гитлеровских офицеров. Мило улыбалась официантка столовой летного состава и тем, кто обслуживал фашистскую технику.Со станции к берегам Невы ежедневно уходили эшелоны с военными грузами и живой силой
Из книги Любовь и безумства поколения 30-х. Румба над пропастью автора Прокофьева Елена ВладимировнаЕлена Владимировна Прокофьева, Татьяна Викторовна Умнова Любовь и безумства поколения 30-х. Румба над пропастью Любовь – это сон в сновиденьи… Любовь – это тайна струны… Любовь – это небо в виденьи… Любовь – это сказка луны… Любовь – это чувственных строк
Из книги Владислав Третьяк. Легенда №20 автора Раззаков ФедорЛюбовь по имени Татьяна и… Суперсерия-72 Тем временем приближалось время первой Суперсерии встреч между советскими и канадскими профессиональными хоккеистами. Договоренность об этом была достигнута на мировом первенстве в Праге, а сами встречи намечалось провести в
Из книги Угрешская лира. Выпуск 2 автора Егорова Елена НиколаевнаЕлена Егорова Пушкин в Малинниках Хоть малиной не корми, Да в Малинники возьми. А.С. Пушкин Нет, манили не малиною Вновь Малинники поэта - Красотой своей былинною, Дружбы негасимым светом. Не терзалось больше ранами Сердце в здешних далях чистых. И весной весёлой
Из книги Угрешская лира. Выпуск 3 автора Егорова Елена НиколаевнаЕлена Егорова Молитва Натали 1 Январь. Последняя пятница. Четырнадцать сорок пять. Нет, время назад не пятится - Поэту вовек не встать. Душа отошла к Всевышнему - Великий и страшный миг. На белой подушке вышитой Покоен поэта лик, Но смерти не видно признаков - Как спит он,
Из книги Три любви Михаила Булгакова автора Соколов Борис ВадимовичЕлена Егорова Великий Пушкин Великий Пушкин… Яркий пламень Самой поэзии святой… Стихи – краеугольный камень Руси словесности живой. Высоты духа вековые, Глубины чувства в них. Поэт Неисчерпаем, как Россия, Явившая его на
Из книги Монахи. О выборе и о свободе автора Посашко Юлия ИгоревнаЕлена Егорова Елена Николаевна Егорова – член Союза писателей и Союза журналистов России, автор 20 книг и поэтических сборников, заместитель руководителя литобъединения «Угреша». Работает ведущим научным сотрудником Центрального экономико – математического
Из книги Михаил Булгаков. Тайная жизнь Мастера автора Гарин ЛеонидЕлена Егорова. «Критикам» Смелякова Стало модно нынче в интернетеСмелякова мелочно хулить,Как о человеке и поэте«Правду-матку голую» рубить:Был нахалом, мол, и грубияном,Нецензурной лексикой грешил,Крепко выпивал, в угаре пьяномЗа столом бранился и чудил,Был ревнив к
Из книги Девять женщин Андрея Миронова автора Раззаков ФедорЕлена Егорова Елена Николаевна Егорова – член СП России, автор 26 книг, заместитель председателя литобъ-единения «Угреша», дипломант московской областной литературной премии им. М.М. Пришвина (2006), лауреат московской областной премии имени Я.В. Смелякова (2005). Награждена
Из книги автораПервая любовь Татьяна Николаевна Лаппа Татьяна Николаевна (в первом браке Булгакова, в третьем Кисельгоф), (1892–1982), первая жена Булгакова, оставила о нем устные воспоминания, записанные рядом исследователей булгаковского творчества в последние годы ее жизни, когда
Из книги автора Из книги автора3.1 Первая любовь - Татьяна Лаппа Первая жена Михаила Афанасьевича Булгакова родилась в Рязани, а росла в Саратове. Её бабушка вышла замуж за состоятельного человека, но некоторое время спустя её супруг покинул её саму с детьми, и их воспитание и образование полностью
Из книги автораМиронов и Она: Татьяна Егорова Как уже говорилось ранее, после смерти Миронова его мама сблизилась именно с Татьяной Егоровой. Та часто бывала у нее дома, скрашивала ее одиночество, которое так внезапно свалилось на нее в год ее 77-летия. И во время празднования Нового года,
Мы умышленно не назвали Миронова популярным актером или звездой - он не любил таких высоких эпитетов, о чем не раз говорил в интервью:
Популярность… Слово-то какое-то сомнительное. Мы же не скажем «популярный пианист Святослав Рихтер»… Такие слова, как «известный», «признанный», приятнее, не так ли? К слову «звезда» тоже отношусь иронически. В чем проявляется эта «звездность»? В том, что меня узнают на улице, в автобусе и на вокзале не только в Москве, но и в Норильске? Эта популярность еще не определяет истинную значимость того, что я делаю и что сам считаю особенно важным. Популярность, как правильно заметил один умный человек, лишь поначалу кажется судьбой, потом нередко превращается в иронию судьбы, которую до поры до времени поддерживают печать, радио, телевидение и горячность особенно преданных почитателей. Я такой же, как все. И работаю, как все.
Может, он и был как все, только далеко не каждого актера будут помнить и любить почти через четверть века после смерти и пышно отмечать его дни рождения…
Каждый телеканал включил в дни юбилея Миронова программу, посвященную актеру. 7 марта на канале ТВ Центр - фильм «Человек с бульвара Капуцинов» (14.15) и премьера программы «Приют комедиантов», посвященная актеру (16.10); 8 марта на Первом - «Будьте моим мужем» (08.20), документальный фильм «Я боюсь, что меня разлюбят. Андрей Миронов» (11.00), фильмы «Три плюс два» (12.10) и «Бриллиантовая рука» (18.00), премьера вечера в Театре Сатиры «Здравствуйте! Это я! Андрюше – 70» (22.30).
Любопытно, но у Андрея Миронова на самом деле было два дня рождения: он появился на свет 7 марта, но родители записали в свидетельстве о рождении сына праздничную дату - 8 марта. Так и получилось: Андрей стал подарком женщинам...
Слабый пол любил его, и актер, как это ни странно, всю жизнь боялся лишиться этой любви. Почему? Быть может, корни этого страха кроются в детстве…
Мама
Он был единственным ребенком в семье. Родители Александр Семенович Менакер и Мария Владимировна Миронова - известные актеры, поэтому творческая судьба Андрюши была предрешена с момента его появления на свет.
Правда, родители хотели, чтобы их сын был дипломатом, но не стали отговаривать его от актерской карьеры. Если бы мама хотя бы намекнула на это, Андрей сразу забрал бы документы из театрального института и пошел в МГИМО. Тогда бы мы не узнали великого актера Миронова, но не исключено, что познакомились бы с известным дипломатом Мироновым. И, кто знает, если бы он не связал себя со столь эмоциональной профессией, может, он был бы еще жив. После смерти Миронова выяснилось, что он страдал врожденной аневризмой сосудов головного мозга - заболеванием, которое несовместимо с физическими и психологическими нагрузками, каких ему с избытком хватало как на сцене театра, так и на съемочной площадке.
Мама - Мария Владимировна - была чрезвычайно властной женщиной, она боготворила Андрюшу и в течение всей жизни оказывала на него сильное влияние. Как в творчестве, так и в его отношениях с женщинами. И если ее советы по поводу кино и театра всегда шли на пользу, то в личной жизни у Миронова чаще всего не клеилось именно по вине матери. Она очень боялась его потерять. И частенько настраивала сына против его избранниц, причем делала это мастерски: рядом с величественной Марией Владимировной могла померкнуть любая красавица…
У Миронова было немало комплексов, с которыми он боролся всю жизнь.
Несмотря на кажущуюся внешнюю легкость в поведении, он был страшнейшим самоедом, - говорит двоюродный брат Миронова Кирилл Ласкари. - Ни разу не слышал от Андрея: «Как классно я сегодня сыграл!». Он всегда ходил недовольный собой. Безумно нервничал перед каждым спектаклем.
И этот комплекс тоже ему внушила мама, которая чрезвычайно критично отзывалась о каждой его работе, порой не жалея самолюбия сына.
Иветта, Лизетта, Мюзетта...
Его мужское обаяние было почти магическим. Но, когда он смотрелся в зеркало, сомневался: неужели такой может кому-то понравиться? Полноватый, с нездоровой кожей… Впрочем, женщины всего этого не замечали. Актриса Татьяна Васильева как-то призналась: от любви к Андрею она была почти на грани суицида.
Женщин он боготворил, - вспоминает Кирилл Ласкари. - Ухаживал за ними порой уж слишком элегантно. Влюблялся как сумасшедший. А как он мучился из-за Гали, дочери писателя Дыховичного, как страдал по Анастасии Вертинской !..
Романов у него действительно было немало, но еще больше Андрею Александровичу приписывали.
В 1962 году во время съемок картины «Три плюс два » молодой актер увлекся красавицей Натальей Фатеевой .
Роман начал развиваться стремительно и вполне мог закончиться свадьбой, но Мария Владимировна не одобрила отношения сына, и Андрей расстался с Натальей.
К слову, до этого разрыва на дне рождении Фатеевой Андрей познакомился с Ларисой Голубкиной . Прошло время, и он сделал предложение актрисе, но та тогда ответила отказом…
Не секрет, что Андрюша был избалован вниманием женщин, – скажет через много лет Лариса Голубкина . – Отчасти я понимаю, почему не вышла за него замуж в молодые годы. Я бы не вынесла ни дня. Как мужчина он должен был пройти этап в отношении с женщинами где-то с 19 до 30 лет. Андрюша мне часто рассказывал о своих прошлых романах, я злилась, а он бегал за мной по квартире и кричал: «Нет, ты послушай, она...» Тогда я давала ему листок бумаги и говорила, что у него есть замечательная возможность написать мемуары.
…В конце 60-х во время работы в Сочи над лентой Леонида Гайдая «Бриллиантовая рука » Миронов увлекся Светланой Светличной , правда, по словам Светланы Афанасьевны, дальше страстных поцелуев на ночном берегу Черного моря у них дело не дошло. Служебных романов у Миронова было много, один из них - с Еленой Прокловой ,
вспыхнувший на съемках фильма «Будьте моим мужем »…
Два брака и две Маши
Тем не менее официальных браков у актера было всего два, но и был еще, правда, один особенный роман, который прошел через многие годы, - с актрисой Татьяной Егоровой .
Первый раз Андрей Александрович женился в тридцать лет на актрисе Екатерине Градовой , запомнившейся всем по роли радистки Кэт в многосерийном фильме Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны ».
С Градовой он вместе работал в Театре Сатиры. Поначалу мама Андрея весьма способствовала развитию этих отношений: по словам близких, Марии Владимировне нравился статус родителей Градовой – папа у нее был профессором. Молодые поженились, вскоре родилась дочь Маша , но семейная жизнь (не без «помощи» Марии Владимировны) не заладилась, пара рассталась.
В одном из интервью Лариса Голубкина (вторая супруга актера) скажет, что встречалась с Андреем во время его брака с Градовой.
С Голубкиной Миронов останется в официальном браке до конца своих дней и удочерит дочь Ларисы Ивановны Марию … Однако и в период брака, и задолго до него Миронов будет «бегать» к Татьяне Егоровой , актрисе, служившей с Андреем в Театре Сатиры.
После смерти Андрея Александровича Егорова напишет скандальную книгу «Миронов и я », в котором расскажет не только о своей тайной связи, но и вынесет приговор каждому из актеров Театра Сатиры.
– Я, конечно, хотела выйти замуж за Андрея, – признается сегодня Егорова. – Мы прожили вместе пять лет, и это была сумасшедшая жизнь. Столько счастья, откровений, любви! Нам говорили, что мы и внешне похожи. Считается, что похожие люди созданы друг для друга и всегда хорошо уживаются. Но Мария Владимировна не принимала меня. Я была неизвестной и бедной… Ревновала ли я Миронова? А как же! Как у любого мужчины, у него были периоды, когда он оставался один. И для него это было невыносимо. Ему казалось, что на него смотрит вся страна, и все знают, что его кто-то бросил. Миронову было нужно, чтобы все время кто-то находился рядом. Он окружал себя представительницами женского пола (я их в книге назвала икебанами), чтобы скрыть свое одиночество и неуверенность. А жениться на Голубкиной я ему посоветовала: «Ты с ней живешь три года. Нехорошо, женись. Это дело чести». Ему было важно, что я скажу. Тем более Лариса нравилась его маме. Потом, конечно, начались проблемы. Одно время он очень страдал от того, что его заставляют удочерить Машу Голубкину, а он этого не хочет. Андрей говорил: «Танечка, как может быть две Маши Мироновых?! Это же Гоголь, Гоголь!» Он был уже на грани разрыва с Ларисой и в последнее время жил у мамы. Приняла бы я Андрея, если бы он разошелся с Голубкиной? Да. Когда нам было по 40 с лишним лет, наши отношения стали совершенно иными… Только мы задумали соединить свои жизни, Бог забрал его к себе. Андрей умер у меня на руках. Я выла на всю гостиницу, меня не могли остановить…
…Так получилось, что все близкие женщины Андрея Александровича - Екатерина Градова с Машей, Лариса Голубкина с дочерью, Татьяна Егорова - были в Риге 14 августа 1987 года, когда актеру стало плохо прямо на сцене во время спектакля «Женитьба Фигаро»…
Говорят, что цыганка в молодости сказала Миронову, что у него будут проблемы со здоровьем, предупредила, что если он не будет беречь себя, то ждать ранней смерти. Но он не берег себя: играл в театре, снимался в кино, выступал с концертами… Работал на полную катушку. Он все время торопился, боялся что-то недоделать, чего-то не успеть. Наверное, он предчувствовал свой уход.
5 августа, за несколько дней до того, как у Миронова произошло кровоизлияние в мозг, умер Анатолий Папанов . Узнав об этом, Андрей Александрович сказал: «Я буду следующим!»
…Врачи скорой помощи вспоминали, что, когда его везли в больницу, он шептал в машине слова Фигаро, которые так и не успел произнести на сцене.
Утром 16 августа 1987 года Миронов скончался в результате обширного кровоизлияния в мозг. Похоронили его 20 августа на Ваганьковском кладбище рядом с могилой отца.
…Мария Владимировна пережила сына на десять лет. Говорила, что так ее «покарала судьба».
До последних дней ее жизни в квартире был портрет Андрея и засохший букет цветов, который он подарил матери в день своей смерти…
Сергей Амроян
"Андрей Миронов бил свою любовницу, но любил ее больше всех" - тираж газеты с этим заголовком разлетелся мгновенно. У Миронова? Любовница? Мы знали об официальных женах, Екатерине Градовой и Ларисе Голубкиной, но имени Татьяны Егоровой публика никогда не слышала. Потом вышла ее книга "Андрей Миронов и я", которую раскупали с той же быстротой, что и газету...
Интервью«Андрей Миронов бил свою любовницу, но любил ее больше всех» - тираж газеты с этим заголовком разлетелся мгновенно. У Миронова? Любовница? Мы знали об официальных женах, Екатерине Градовой и Ларисе Голубкиной, но имени Татьяны Егоровой публика никогда не слышала. Потом вышла ее книга «Андрей Миронов и я», которую раскупали с той же быстротой, что и газету. В книге было написано, что Андрей Миронов был вовсе не таким легким и обаятельным, каким мы всегда его считали. Что он не только обожал свою мать, но и панически боялся ее. Что он всю жизнь любил одну женщину - Татьяну Егорову. Шокировали не только неожиданные сведения о Миронове. В книге много прозвищ - Чек, Пепита, Шармер, Галоша… На странице 441 расшифровка: Чек - Валентин Плучек, Шармер - Александр Ширвиндт… Потом приписка - все эти сведения неверны. Но по телевизору и в газетах до сих пор выступают актеры и актрисы, упомянутые в этой книге. Неупомянутые тоже выступают. Их отзывы в основном нелицеприятны, что вызывает еще больший интерес к книге Егоровой. К воспоминаниям, ставшим бестселлером.
-- Татьяна Николаевна, почему вы написали эту книгу именно сейчас?
-- На самом деле я решила написать ее давно. Я веду дневники, у меня их очень много. И я как-то написала в дневнике: «Таня! - это я к себе так обращаюсь - ну что ты делаешь! Занимаешься в деревне какими-то досками, гвоздями, красишь что-то! Чем твоя голова занята? Тебе же надо роман писать, о жизни твоей!» Я очень много записывала, когда Андрей был жив, а особенно - за Марией Владимировной. Так, как она говорила, никто не говорит, и просто так повторить на память ее обороты, выражения я бы не смогла. Она знала, что я записываю.
-- Ей это нравилось?
-- Сперва она была немножко настороже, но поскольку в ней присутствовало такое детское тщеславие, которого она не скрывала, то потом она даже стала мне немножко подыгрывать. Что-то скажет - и смотрит на меня: записываю я или нет.
-- А вам сложно было к ней идти, ведь сначала у вас были не самые лучшие отношения?
-- Сначала они были не самые лучшие, а потом, когда Андрея не стало, она сама меня позвала.
-- Помягчала?
-- Нет. Она не помягчала, это нельзя так назвать. Просто Бог через страдания дает прозрение. И она звонила мне каждый день: «Таня, когда вы придете? Почему вы не приходите? А что вы делаете?» Нас объединила любовь к Андрею. У нас с нею много тайн, которые никогда никто не узнает. К ней ведь так просто нельзя было прийти. Она выбирала людей. А потом я осталась рядом одна, как на кресте. Характер у нее был аховый. Аховый! И я поняла, как сложно жилось Андрею. Живем мы с ней на даче, и я ненадолго уезжаю к подруге в город. Восемнадцать раз она звонит моей подруге, разговаривает с мужем, с ребенком, спрашивает, куда я пошла, во сколько приду… Возвращаюсь на дачу, позвонить не смогла, дождь проливной идет! Смотрю, веранда открыта, сидит сосредоточенная Мария Владимировна, рядом милиционер. Я спрашиваю: «Что случилось?» А она: «Я вас разыскиваю! Видите, милиционер уже здесь!»
-- Татьяна Николаевна, а вы ее за все простили?
-- А вы знаете, здесь такого слова даже не нужно говорить. Я очень любила ее.
-- И никогда не думали о том, что она вас многого лишила? Я не хочу ее обидеть, но ведь так и было.
-- Было раза два у меня такое внутреннее, моральное восстание. Может, погода была плохая, может быть, она меня обидела, она умела это делать классически - нажать на больное место. Она знала, где у каждого больные точки. Но я научилась этого не замечать. И я очень ее любила. Для меня мать Андрея то же самое, что Андрей. И я просто прожила с ней другую часть своей жизни.
-- А они были похожи?
-- Меня однажды спросила Кузьма Федор Иванна - так Мария Владимировна называла всех, кто ей по дому помогал, - уходя после очередной встряски: «Танечка, а в кого был Андрюша?» - с таким ужасом, с надеждой, что не в маму… Я говорю: «Характером в отца. А поведением в мать». Это очень точное определение.
-- Ваша любовь с Мироновым взяла бы такую высокую ноту, если бы вы сразу поженились?
-- После того как Андрей ушел от нас, мне многие говорили, что он никогда бы не умер, если бы был со мной. Но… я бы не потянула их обоих с Марией Владимировной. А они были неразлучны. Я могла быть только с одним из них.
Бог дал ему и мне часть жизни, скрытую от чужих глаз, чтобы для нас это было утешением. Потому что в конце жизни он говорил: «Мне жизнь не удалась». Представляете? Вначале он набирал высоту, как истребитель, у него все получалось, он был счастлив, он был влюблен, и взаимно, и все было прекрасно, и это давало ему силы работать. Были «Бриллиантовая рука», и «Достояние республики», и в театре - «Доходное место», «Фигаро»… Я всегда провожала его на съемки, даже если он уезжал на три дня. Стою как-то на вокзале, поезд уже отправляется, и вдруг Андрей меня - раз! - хватает и в тамбур. «Поедешь со мной!» Экспромт этот был им, конечно, подготовлен. И я - без ничего, только сумочка и платье - еду. Молодые были. Ночью, после спектакля, после репетиции, едем на Воробьевы горы, там спящая баржа, он будит капитана. Мы едем по всей Москве-реке, мы веселимся, мы счастливы по-настоящему. Это еще не маска. Это еще не прикрытие внутреннего горя. Потом наступит момент, когда Андрей начнет мучиться, вступит в другой брак… Однажды на концерте ему прислали апельсин. И записку: «Андрюша, съешьте апельсин. Вы очень плохо выглядите». И конец жизни - он болен, измучен театром и отношениями в театре, хочет быть режиссером, ставить спектакли - а главный режиссер делает все, чтобы его извести, ставит палки в колеса. Андрей очень страдает и говорит почти каждый день: «В этой стране, чтобы жить, надо умереть». Все эти вечеринки, безумные компании были попыткой спасения от внутренней тревоги. Все время что-то сигнализировало о том, что все очень плохо, очень плохо, все время терзал вопрос - «Зачем я живу?». Он очень любил зрителей. И его по-настоящему любили только зрители. Взаимная любовь была.
-- А вам писали письма те зрители, которые прочли вашу книгу?
-- Мне очень много пишут, звонят по телефону, из Америки, из Австралии, из Германии и из России. Говорят: «Спасибо вам за Андрея! Раньше мы даже не знали его». Мне позвонил Женя из Екатеринбурга и рассказал, что когда он смотрел фильмы с Андреем, у него все время было ощущение, что там есть какая-то неправда. «А теперь прочитал вашу книгу - все сходится!» Они поняли эту тревогу - тревогу, которая скрывалась вот этими улыбками, кино, весельем, девчушками, цветками… Люба Стриженова, актриса МХАТа, сказала мне: «Таня, я его полюбила! Я его уважала как артиста, а сейчас полюбила как родного человека».
-- Существовал Миронов-миф, а вы написали про Миронова-человека. Его как человека мало кто знал?
-- Он не пошел бы всем про себя рассказывать, тем более что был очень скрытным человеком. Каждый человек держит что-то в себе, особенно актер. Андрею не хотелось, чтобы в его жизнь входили, он был очень закрыт, хотя внутри происходила буря.
-- Вы говорите, что о книге отзываются хорошо. А те, кто был весьма неласково там упомянут под разнообразными прозвищами, они как-то откликнулись?
-- Ну как откликнулись… Ширвиндт по телевизору сказал, что это книга Моники Левински. Занервничал… Я-то сама не видела, мне передали. Но он вышел из своего образа - видимо, разволновался очень.
-- Вообще для него нервничать нехарактерно.
-- Нехарактерно. А характерно для него было бы сказать: «Все страницы, написанные обо мне, учу наизусть» - вот это в его стиле. А тут у него слабинка пошла, яд пошел. Где-то в каких-то газетах они пишут что-то - да Бог с ними!
-- Вы на такие интервью и статьи не реагируете?
-- Нисколько. Я и газет не читаю, не выписываю, - кто-нибудь скажет, что вышло, а я не читаю.
-- Но когда вы писали книгу, вы разве не думали, что этим людям будет неприятно, что у них дети, Плучеку девяносто лет, у него внуки…
-- У него нет внуков! К нему давным-давно вошел сын и сказал: «Здравствуй, папа». Они не виделись лет двадцать. А Плучек сказал: «Закройте дверь с другой стороны». Это не чин - девяносто лет. Этот человек совершил столько преступлений! Во время Нюрнбергского процесса разве учитывали возраст? Вот и я не учитываю!
-- Я имела в виду не возраст. Но вот родственники Татьяны Васильевой прочтут, как вы ее Галошей назвали…
-- А что делать? Она много в своей жизни сделала страшных ошибок, я еще не все написала. Что же, я теперь должна писать не так, как есть, чтобы им обидно не было?
-- Любите давать злые прозвища?
-- Я в первый раз с этим столкнулась и в первый раз написала большую книгу. У меня двадцать пять лет литературного стажа, а большая книга - первая. Я вообще эти прозвища раскрывать не хотела. Так получилось.
-- Ну да, в конце книги есть страница, все эти прозвища раскрыты, а потом приписочка, что информация на этой странице недействительна. Это вы так решили сделать или издательство?
-- Я писала только текст.
-- Так это исключительно воля издательства? Хитро, хитро сделано.
-- Слушайте, ну что говорить об этом? Это неинтересно.
-- Это как раз очень интересно. Мы на работе, например, много об этом спорили.
-- И название книге не я дала. У меня было много других названий, я просто сейчас не хочу их вспоминать, чтобы не путать читателей. Но это название не мое, и эта, четыреста сорок первая, страница тоже не моя.
-- Но вы как-то спорили с издателями?
-- Да, и кое-что предприняла. Чтобы как-то себя оградить.
-- Не получилось?
-- Ну, я не могу с ними спорить. Потому что их двое, а я одна.
-- А вы были готовы, что кто-нибудь, кто упомянут в книге - обидно упомянут, - возьмет и подаст на вас в суд?
-- Да, я была к этому готова.
-- А за что?
-- Как за что? За клевету. Спартак Мишулин может, к примеру, сказать, что он никогда… Перед Плучеком не стоял на коленях? Да постоянно стоял. А теперь Плучека ненавидит.
-- В Театре Сатиры такие тяжелые отношения?
-- Знаете, Марк Анатольевич Захаров назвал эту книгу энциклопедией театральной жизни. Но я не думаю, что такое происходит во всех театрах. Каков поп, таков и приход. Здесь очень многое зависит от попа. То есть от главного режиссера. Какой, скажите мне, уважающий себя режиссер ХХ века - Товстоногов, Мейерхольд, Немирович-Данченко - позволил бы себе столько лет занимать это место в Театре Сатиры, когда тысячи молодых людей не знают, как себя проявить. Ты уже должен уйти давно! Возьми себе пять человек, пусть они к тебе приходят и учатся, если тебе, конечно, есть чему их научить. А так сидеть - это ведь патология. Пишут: «Как так можно, ему девяносто лет…» Откуда я знаю, сколько ему лет! Я не слежу за ним! А сейчас все то же самое, о чем я писала, в театре происходит. «Ах, ах, у него были просто маленькие увлечения…» Он растлевал людей! Его под суд надо отдать, а не юбилеи устраивать!
-- А Захаров звал вас к себе в театр? У вас же были хорошие отношения.
-- Да, у нас были очень хорошие отношения. Я ему очень благодарна. Самые счастливые годы моей жизни в театре, когда он там работал.
-- Так что же, вы были слишком горды, чтобы попросить его взять себя в Ленком?
-- Нет, я просила. Но он не брал. Посчитал, что это не нужно. Но он Андрея не взял, не то что меня.
-- А вам без театра было сложно, уже после того, как вы ушли из Сатиры?
-- Нет. Как-то я была в Троице-Сергиевой лавре, и один священник, узнав, что я актриса, сказал: «Лучше ворота открывать и закрывать, чем работать в театре». И я сейчас это хорошо понимаю. В прошлом году было десять лет, как я ушла из театра. Я отмечала.
-- А были ли обижены на вас люди, с которыми у вас были описанные в книге романы? Допустим, Эдвард Радзинский.
-- После ее выхода он со мной еще не разговаривал. До этого мы часто говорили по телефону, он рассказывал, чем занимается, где выступает. Но я думаю, что обиды здесь не будет, он умный человек, зачем ему обижаться. Он ведь с меня списал пьесу «Я стою у ресторана…», ходил и записывал каждое слово. А почему я не могу о нем рассказать? Это пинг-понг!
-- А как отреагировала на книгу Маша Миронова?
-- Я не знаю. Она мне не звонила. Я ей тоже.
-- Вы сейчас не общаетесь? Я из книги сделала вывод, что вы дружите.
-- У нас с ней были очень хорошие отношения. Я ее в сердце держу. И Андрюшу маленького, конечно.
-- То есть вы будете огорчены, если узнаете, что она обиделась?
-- Наверное, не буду.
-- А как вы относитесь к претензиям на Андрея Миронова? Екатерина Градова говорила, что причиной их развода была некая деталь, которой именно она не смогла простить. Лариса Голубкина говорила, что он любил только ее. Алена Яковлева говорила, что если бы не его смерть, они бы непременно поженились.
-- Леночка Яковлева - милая девочка, но все, что она говорит, просто икебана. Про Градову в моей книге написана вся правда - он не любил ее, он женился назло. Это не брак. Брак освящает любовь, а не женщина-олигофрен в загсе. Как Градова себя вела? Приезжает театр на гастроли. Все начинают говорить: «Ну что, Градова-то деньги уже потеряла или нет пока?» Проходит три дня, и Градова начинает: «Ах, я потеряла деньги! Нам с Машей не на что жить!» Андрей вынужден был давать им крупные суммы, даже когда они уже развелись. А книга Голубкиной, которая вышла… Она, по-моему, еще хуже, чем я, написала. Там она утверждает, что Маша Голубкина его дочь, что я сейчас сторожу дачу, что Андрей мне разбил нос… Они первые начали это писать - про драки, про нос. Так что возмущаться нечем в моей книге. Там ничего нового нет. Кроме каких-то деталей, которые знала лично я.
Я, знаете, что скажу? Я никого не хочу обидеть. Я написала всю правду. Всем сестрам досталось по серьгам. Кате досталась дочь, Ларисе, человеку безумного тщеславия, достались приемы, встречи со знаменитыми людьми, а мне - любовь.
-- А вы, когда писали свою книгу, вы предполагали, что поднимется такая волна, что вы станете известной?
-- Я, когда писала, вообще ничего не соображала. Выходила на улицу, гуляла час, потом возвращалась и снова писала. Это было как тюремное заключение. Но я знала, что пишу бестселлер. Я не собираюсь ложно скромничать. Но что получится потом, я не знала. Есть такое выражение в Библии: «Коня подготовляют к битве, а победа от Господа».
-- Ладно, я вам тогда тоже процитирую: «Не судите, да не судимы будете».
-- А я никого не осуждаю. Это не осуждение, это констатация факта. Я ведь и о себе там достаточно нелицеприятно сужу. Интересно оказалось, что некоторые люди, о которых я писала хорошо, с любовью, не все поняли. Например, я написала об Ольге Аросевой - я ее очень люблю, у нас хорошие отношения, - а она взъерепенилась. Оказывается, люди думают о себе совсем иначе, чем выглядят со стороны. Брат Андрея, Белинский Саша, вообще чуть с ума не сошел. А что я такого написала? Что он ходил в шапке «бывший кролик», в старых ботинках - так все так ходили! Что тут плохого? Все к себе относятся как китайским вазам.
-- А я хочу спросить о другом брате Андрея, Кирилле Ласкари. Вот вы вроде как вышли за него замуж…
-- Но мы не расписались. Там этого не написано. Все быстро кончилось, мгновенно. Его мама написала мне письмо: «Оставьте моего сына в покое». Я оставила, все быстро сошло на нет, превратилось в шутку. Мы ездили с Андреем к нему в Ленинград, после смерти Андрея мы собирались у Саши Белинского, встречались с ним, с его женой… До выхода этой книги было все прекрасно.
-- А сейчас?
-- Мне рассказывали, что Саша Белинский выступал по телевизору в передаче «Мой брат Андрей Миронов». Он сказал, что я многое преувеличила. Ну, тут каждый может по-своему думать. В 96-м году мы ездили в Ленинград на открытие Театра имени Андрея Миронова, приехало очень много актеров из Москвы, все плакали. Это был пронзительный, щемящий вечер. А потом мы приехали в «Асторию», и я спрашиваю: «Мария Владимировна, а где же Кирилл? Саша Белинский? Где они?» Она молчит. Я говорю: «Они, наверное, завидуют?» Она отвечает: «Нет, Татьяна Николаевна! Они не завидуют! Они в бешенстве!» И после этой передачи я хотела позвонить Саше, а мне сказали: «Не звони. Они в бешенстве!» А моя подруга, Антурия-Максакова, мне сказала: «Мужчины злятся, потому что у них возникает чувство, что их никто так никогда не любил».
-- Вы сейчас перестали писать пьесы?
-- Да, потому что взялась за роман.
С последней пьесой была интересная история, связанная с Марией Владимировной. Пьеса называется «Прекрасная дама». Белый, Блок и Менделеева. Серебряный век, такие отношения… Время прекрасное, страшное, жуткое. И как раз остановилась я на том месте, когда Любовь Дмитриевна Менделеева, в романе с Белым, одевается во все белое - белая горностаевая шапка, белые перчатки. Они разъезжают на санях по белому снегу и разглядывают в Эрмитаже танагрские статуэтки. Звоню Марии Владимировне. А она мне как-то рассказывала: «Князь Юсупов выехал за границу и увез с собой в двух карманах две танагрские статуэтки. И был обеспечен там всю оставшуюся жизнь». Спрашиваю: «Так что же это такое - танагрские статуэтки? Мне для пьесы нужно». Она: «Перезвоните, мне некогда!» А я знаю, что ей не некогда, что она пошла рыться в энциклопедии. Через тридцать минут она звонит, рассказывает: «Это Малайзия, Биотия. Двадцать сантиметров… Есть нераскрашенные». Читает. Но ведь это же чудо! Человеку восемьдесят семь лет, такой любознательный! Я не могла на нее налюбоваться!
-- Вы дописали эту сцену?
-- Да. Но через несколько дней Мария Владимировна умерла, и я два месяца спала. А потом на меня просто с неба упал издатель. Заключили договор. Я получила свой аванс в триста долларов, вышла на улицу и думаю: пятьсот страниц, я же столько не напишу! Надо идти и возвращать аванс! Какой ужас! А потом говорю себе: это же моя мечта, я именно этого и хотела всю жизнь. И ничего - глаза страшат, а руки ворошат.
-- Будете еще что-нибудь писать?
-- Буду. Но что, не скажу - пусть будут в напряжении.
-- Вы сейчас себя спокойной чувствуете? Уверенной в себе?
-- А я всегда в себе уверена. Это мне дано от природы. И ничего не боюсь. Я в пятилетнем возрасте прыгала на лыжах с трамплина на Воробьевых горах. А сейчас у меня внутри есть такое чувство: «Ты сам свой высший суд». Вот в двадцать лет я такую книгу не могла бы написать, в тридцать тоже не могла. А сейчас написала, и мне нужно отдохнуть. Я веду камерный образ жизни, я не тусовщица, почти нигде не бываю, разве что очень редко, с друзьями. В деревне, в своем имении, я часто бываю одна, когда никого нет, только волки бродят с зайцами, - вот это самая моя жизнь. Колоть дрова…
-- Вы сами колете дрова?
-- Я сама колю дрова - отменно. Бензопила, электрорубанок, баня - я все это сама сделала, у меня прекрасный дом, с мансардой, красоты несусветной. И вот хожу, плету венки, ношу на голове…
-- А по книге кажется, что вы человек очень общительный.
-- Общительный. Я когда занялась книгой, то пошла на курсы астрологии, чтобы с ума не сойти. Я Козерог, а стеллиум планет у меня в Близнецах. Козерог серьезный, а Близнецы - это воздух, легкость. Я как раньше день рождения отмечала? Все приходят ко мне, курят, пьют, веселятся, а потом я говорю: «Так, все. Я хочу спать, все одеваемся и уходим. До свидания». Как натоскуюсь, иду, общаюсь. А потом опять одиночество нужно, вот так у меня все идет, волнами.
-- Вам много раз предлагали руку и сердце?
-- Очень. Правда.
-- Вы что, не считали?
-- Нет, не считала. Постоянно предлагали и предлагают. Я нравлюсь мужчинам. Я даже не считаю, что это какой-то мой плюс, просто я такая родилась. У меня веселый характер, это привлекает мужчин. Бывает, что и поплачу или загрущу, но стараюсь, чтобы в такие моменты меня никто не видел. Не знаю, легче ли мне одной, потому что вдвоем не пробовала. Я много лет живу одна.
-- Может, попробовать?
-- Да поздно уже. Хотя поживем - увидим. Как Андрей распорядится.
-- Он вам часто снится?
-- Да. Он мне что-то разрешает, куда-то пускает, куда-то нет. Устраивает мне какие-то встречи с разными людьми. Он ведет меня по жизни. Поэтому что он скажет мне, так и будет.
Татьяна ЕГОРОВА. «Письмо к Андрею МИРОНОВУ»
АНДРЮША, ДОРОГОЙ...
Год назад появление книги «Андрей Миронов и я» произвело эффект взорвавшейся на людной площади бомбы. Ее автор Татьяна Егорова, актриса, известная лишь завсегдатаям Театра сатиры, наплевав на корпоративные интересы, публично заговорила о том, что в приличном театральном обществе позволяется передавать лишь в виде сплетен. О том, что случилось с ней после выхода книги, Татьяна Егорова рассказала в послесловии «Письмо к Андрею Миронову»
А ндрюша, дорогой!
Мне предложили написать книгу. Я пишу книгу. Я написала книгу! О нас с тобой, о нашей любви — бурной, нежной, странной, беспощадной, плодотворной, мученической и в конце концов благодатной. О маме, Марии Владимировне, любимой мной «как сорок тысяч братьев»... О благородном и умном отце — Александре Семеновиче, и о многих, кто окружал нас или «кружил над нами» в те далекие счастливые и несчастливые годы нашей жизни. Ты ведь хотел, чтобы я написала эту книгу, ты так хотел! И судьба распорядилась. Андрюша... она вышла! В последних числах июля 1999 года! Издатель И. Захаров назвал ее «Андрей Миронов и я».
Я чувствую, как ты улыбаешься и иронично посмеиваешься, предчувствуя экзальтированную, порой недобрую и бешеную реакцию читателей и обескураженных читательниц, непосредственно и трогательно восклицающих: «Он мой! А как же я?» Но вернемся в июль 1999 г.
Москва. Африканское лето. Зной. Бездождье. Сижу в своей квартире в купальнике — жара. Плавится асфальт, плавятся свечи в подсвечниках, плавятся мозги. Тупо смотрю телевизор в ожидании выхода книги. Изнурительные отсрочки — завтра привезут книгу из типографии... нет, послезавтра... позвоните в понедельник... теперь в пятницу... ой, вы знаете, жара, краска течет, опять в понедельник... может быть, в среду. Китайская пытка, медленная казнь ожиданием. Вентилятор создает иллюзию прибрежного ветра... На ковре — дуршлаги с черешней, абрикосами, в душе — отчаяние. Вот уже 19 июля — телевизор, «Останкино»... Боже мой! День рождения Шармера, заглатывая абрикос, думаю я. Сидит именинник Ширвиндт на сцене... с трубкой. Трубка — обязательное приложение к Маске, как прозвала его Мария Владимировна, маске, которая скрывает его сущность уже несколько десятилетий. Ему бы в «Маскарад» Лермонтова — химичить с мороженым на балу.
Итак, трубка с маской на сцене зыркают по лицам зрительного зала. Настороженность в этих нерыцарских атрибутах: а вдруг провокационный вопрос? Вот и он.
— Скажите, а вы считаете себя красивым? — спрашивает юркая девица из зала.
— Я считаю себя умным! — не отрицая красоты, заметила трубка с маской.
«Ой, ой, ой», — подумала я, вынимая изо рта косточку лопнувшей во рту черешни. «Не говори «стою», а то упадешь», — написано в Священном Писании. А потом шутки-мутки, и вскользь, проверяя общество на память сердца — «Высоцкий с Мироновым», — вставляет он в совсем ничего не значащее предложение два имени... И настороженно ждет реакции... Ни-ка-кой. Вопросов не задают. Ни про Высоцкого, ни, главное, про Миронова! Забыли! Мать умерла, и теперь вспоминать о нем ни по телевидению, ни по радио, ни в газетах — некому. «Значит, можно жить. Я есть здесь, на сцене. Живой». И не только на сцене, он везде: у Патриарха, в синагоге, у Жириновского, у Говорухина, в Доме актера, в Доме кино.
Проверка прошла удачно, а творческий вечер в «Останкино» — очень серо. Он еще не знает, что бумеранг уже запущен и летит! Он еще не знает, что через полтора года, движимый задетой совестью, на бархатном глазу он совершит в театре «бархатную» революцию, сядет в кресло главного режиссера и будет пытаться ретушировать свой имидж, так внезапно прилюдно размазанный правдой, написанной о нем в романе.
Глядя в окно и не видя ничего, кроме обложки своей книги, доедая абрикосы и черешню, шепчу: «Скоро, Андрюша, скоро...» Звонок по телефону из Щелыкова: «Таня, приезжай скорей... У нас в поместье жгут дома!» И не дождавшись выхода своего романа, «лечу» на костромскую землю влиять на несчастных русских людей, одержимых пироманией, чтоб не сожгли всю деревню.
7 августа (судьбоносный месяц) пробираюсь сквозь чащу дикого леса из своей деревни Сергеево в Щелыково — Дом творчества артистов. Галя из издательства приехала в этот день отдыхать на две недели, разыскиваю ее... Стоим посреди дороги, она говорит: «Книга вышла, ее мгновенно смели с прилавков, в «МК» напечатана рецензия о том, что твоя книга произвела эффект разорвавшейся бомбы... Да вот сегодня утром, когда я оформлялась в номер, достала книгу. Рядом стояла артистка вашего театра... Театра сатиры... Увидела... и как вырвет у меня ее, и убежала».
Наконец в руках у меня оказывается «Андрей Миронов и я». Это концентрат, сгусток моей крови, моей души, сердца, моей мысли. Свершилось! Смотрю на эту щемящую мечту моей жизни — в ногах появляется слабость, попытка улыбки выдает внезапно выскользнувшее из тьмы сознания на свет разочарование. Быстро ухожу, чувствую, как во мне киснет кровь и на сцену моей жизни выходит опустошение. Лежит она в доме, на деревянном столе, я к ней даже не притрагиваюсь — синдром усталости, лютой усталости от всего вновь пережитого. От всего вновь пережитого вздрагивает сердце, от неустанной работы — болит рука.
Москва. 16 августа. День твоей памяти, Андрюша. Иду на кладбище. С горечью смотрю на памятник — воры ободрали бронзовые решетки, мраморные стелы качаются, как будто причитают после надругательства над ними. И вдруг медленно и осторожно на меня надвигается толпа молодых людей и барышень. Из невидимых мест — сумок, курток, невесть откуда — у них в руках появляется «Андрей Миронов и я».
— Подпишите! И мне, пожалуйста!
— И мне! И мне! И мне! — просят они...
Кто-то протягивает клочок бумажки:
— Извините, мне больше не на чем!
Вот почти бежит Маша Миронова, твоя дочь, Андрюша, с розами. Обнимает меня: «Я приехала из Калуги, со съемок, чтобы положить папе цветы».
— Маша, — произношу я, показываю ей книгу и продолжаю, — я написала книгу о папе, прочти, в любом случае позвони, даже если тебе совсем не понравится!
— Конечно, обязательно, Танечка, — улыбаясь, говорит она, и мы прощаемся, как оказалось навсегда. Но об этом позже.
Проходит неделя, и накатывается «девятый вал» мнений, высказываний, воплей негодования, криков восторга приблизительно такого содержания: «Он бил ее, а любил больше двух своих жен!», «Она его вымазала грязью», «Это не стриптиз — она содрала с себя кожу!», «В царстве лжи написать правду — это подвиг!», «Вы Егорова? Та, которая написала книгу? Я мильон лет не читал ничего подобного... Я рыдал, поверьте!», «Скандал! Скандал! Под суд ее! Не избежать суда!», «Это гимн любви!», «Это памятник Андрею! Мы все умрем, а книга останется!», «Там все вранье, она все врет!», «Там все правда с первой страницы до последней!».
«Да-а, — думаю я, — внезапность — дезинфекция от тления».
В метро на меня прицелилась газета «Комсомольская правда» с убийственным заглавием — «Андрей Миронов бил любовницу, но все равно любил ее больше своих жен. Так утверждает в своей скандальной книге актриса Татьяна Егорова».
Открываю газету — одна полоса занята интервью с Екатериной Градовой под названием «Миронов был тонкий, наивный странник». Конечно, это заказная статья, понимаю я. Дальше следует лживый трафарет, присосавшийся ко всем интервью буквально во всех газетах: «Почему вы от всех прячетесь, почему вы не даете интервью?», несколько слов о тебе, Андрюша, а остальное — о любви... Не ее любви к кому-либо, но любви к ней: народа — как к радистке Кэт, любви ее теперешнего мужа и очень много о любви к ней бывшего генсека Леонида Брежнева.
«Она облила его грязью, — высказывается Градова, — а он был тонкий, наивный странник...»
Конечно, для нее ты был наивным — как ловко она тебя провела и странником тоже она тебя сделала. Помнишь? Осень 1973 года. Сентябрь. День рождения Георгия Менглета в Доме архитектора в Гранатном переулке. У всех на глазах «милая голубоглазая радистка Кэт» в истерике хлопала по лицу тебя, тонкого, наивного странника. Агрессия и неистовая злоба никак уже столько лет не могут преобразиться в смирение у такой религиозной и «верующей» постоянной прихожанки церкви. Недаром Мария Владимировна всегда повторяла: «Утреню и обедню прослушают, а после обедни ближнего скушают». И с горечью вспоминала, как после развода в доме Кати появилась собака, которую она назвала Мирон и била ногами.
На другой полосе крупными буквами: «А меня он бил просто наотмашь». Это, конечно, журналистская беспардонная самодеятельность, в моей книге такого текста нет, а то, что мы дрались, — это действительно было и описано. Но у словца два конца, за какой хочешь, за тот и потянешь. Одно дело — лупить по лицу в бессилии, чтобы оскорбить, отомстить, а другое — драться от избытка молодости, темперамента и любви.
Рядом, на соседней странице, текст о моей книге: «Имя Егоровой сегодня считается в театре табу... От знакомства с актрисой открещиваются кто как может. Не отрицают лишь одного — у Татьяны Егоровой был действительно сложный роман с Андреем Мироновым, который длился с 1966 г. и до последних минут жизни актера — он умер в Риге у нее на руках».
Видишь, Андрюша, шила в мешке не утаишь, это говорят актеры и все, кто прожил с нами бок о бок многие годы в театре.
И на прощание с Катей Градовой хочется вспомнить один эпизод. Уже нет Марии Владимировны. Мы с Машей Мироновой вдвоем под ручку скользим по льду Ваганьковского кладбища. 8 марта. Холодно. Ветер. И опять ее браню за то, что она без платка, может простудиться, снимаю с шеи шарф и закутываю ее голову. Постояли у могилы, подали в церкви записки об упокоении, и Маша предлагает: поедемте ко мне. Я очень настойчиво спрашиваю: а дома кто-нибудь есть (имея в виду ее маму, с которой мне не хотелось бы встречаться). «Нет, Танечка, никого нет, кроме маленького Андрюши и няни». И мы едем. Дверь открывает — Градова. Мы садимся за стол, выпиваем с Машей по тридцать грамм водки со свежим огурцом... За них... Как всегда делали с Марией Владимировной... «Царствие им небесное!» Катя отказывается и, как из плохого фильма, фальшиво произносит: «Я лучше за них помолюсь». Где-то в других сферах слышится голос режиссера: «Стоп! Переснять! Неправда!»
И тут вдруг начинается правда...
— Танюш, ты понимаешь, какой ужас, — говорит Катя, — вышла книга, заказанная Голубкиной... Что она там обо мне наговорила... И о тебе тоже, кстати... Ты не читала?
— Нет, не читала.
— Называется «Биография Миронова». Она там меня такой грязью облила... Я хожу и везде эти книги скупаю.
И показала мне на огромные склады книг у стены.
— Это бесполезно, — сказала я, — ты скупишь весь тираж — выйдет другой.
— Я тоже пишу книгу сейчас... Надеюсь, это будет бестселлер. Там я пишу всю правду. И о себе тоже. До свидания.
Купила книгу «Биография Миронова», прочла надиктованную Голубкиной книгу. Это ее реакция и оправдание на замечательную книгу Ольги Аросевой, в которой та пишет, что Андрей был очень несчастным человеком и что два его брака — это просто фикция. В этой же книге красочно написано о том, как он разбил мне нос, и образ Кати Градовой далеко не лицеприятен, с подробностями ее личной жизни и случайного брака. Так что эту тему начала не я. Книга написана скучно и не имела никакого успеха. Так что, милые обиженные жены, прочтите, не поленитесь, бесчисленное множество своих бездарных публикаций о себе, о «династиях», о сверходаренном Андрее Миронове, и послушайте себя, когда вы говорите: «Я не из тех женщин, которые зарабатывают себе славу на великих мужьях» (Градова) или «Мы никогда не любили друг друга... просто решили создать семью» (Голубкина). ...Во всех средствах массовой информации Маша высказывается: «Я такие глупости не читаю», «Егорова — одинокая несчастная неудачница» или, еще лучше, «Но не избить же мне ее!». И опять: «там все неправда!» Откуда же ей знать, правда или неправда. Первый раз ты исчез из этой семьи, когда ей был год, а второй раз — уже навсегда, когда ей было 14 лет. Ох, как книга ударила по печенке: это мой каравай по фамилии Миронов и никто не смеет отхватывать ни ломтя! Вспоминаю, как после смерти Марии Владимировны, передавая ключи директору Губину в присутствии музейных работников, поверенных Марии Мироновой, я заявила: «Вот комодик, здесь лежат все драгоценности Марии Владимировны, теперь они должны принадлежать Маше Мироновой, внучке Марии Владимировны и дочери Андрея. Сейчас мы все это перепишем на бумагу». Какой стоял крик! «Это все наше, наше!» — кричали музейные дамы. В итоге Маша получила все с моей помощью. Но как говорят у меня в деревне, не кормя, не поя — ворога себе на шею не повесишь. А уж если говорить дальше правду — Маша не выполнила ни одного условия, которые поставила ей Мария Владимировна, оставляя дачу, хотя клялась! С Марией Владимировной шутки плохи — она и с того света достанет.
После того как я добилась от архитектора восстановления решетки на могиле Андрея и Марии Владимировны, ни одна из «горячо любящих» дочерей не позвонила и не сказала «спасибо». Так что от папы только внешняя оболочка, а внутри — пустота и алчность. Вероятно, больные «страницы» жизни их матерей притягивают больше, чем правда об их отце. Ну что ж, подобное тянется к подобному.
Начинается совершенно новая жизнь. В моей квартире постоянно софиты, операторы, режиссеры, корреспонденты, фотокоры, как они себя называют.
— Я написала истинную правду... Если моя книга задевает совесть, в этом ее ценность.
Вот молодая корреспондентка, опять из «Комсомольской правды»! Теперь она хочет взять интервью у меня. Меланхоличным, низким, безразличным голосом спрашивает: а какой он был мужчина? И не боюсь ли я физической расправы?
Наконец выходит интервью в «Комсомолке». Как обычно, лживый трафарет: «Татьяна Егорова скрылась от всех, но для нашей газеты сделала исключение». Ни от кого я не скрывалась и исключений для газеты не делала!
Дальше комплимент: «Первое, в чем я убедилась, она и сегодня очень хороша. Стильная, с модной стрижкой, громадными глазами». Ниже — интервью. На этой же полосе отзывы читателей. Ольга Аросева: «Я ничего не читала, ничего не знаю. Таня Егорова? Не помню такую актрису».
А я помню вас, Ольга Александровна, помню нашу дружбу, веселые финские бани на гастролях в Ленинграде, прогулки по льду Финского залива, далеко-далеко... березовый сок, вашу незабвенную собаку Чапочку, которая, может быть, и спасла вас своей любовью в страшные для вас годы плучековских репрессий. Как узок был в то время круг людей, которые любили и ценили вас!
Рядом рецензия Валентины Титовой, известной актрисы:
— Я считаю, что Таня Егорова сделала главное дело своей жизни. Она поставила монумент замечательному актеру Андрею Миронову. То, что Таня написала об Андрее, не мог бы написать никто. Ни одна женщина, которая общалась с этим актером, не смогла бы так полно описать, скольких же трудов стоит «то легкое, изящное прикосновение Бога». Она показала яркий кусок из жизни, когда люди, которые сейчас кумиры миллионов, были еще молодыми и только формировались как личности. Конечно, кому-то это может не понравиться. Кто-то считал, что он — другой человек. Что делать? Со стороны мы выглядим иначе!
Мнения диаметрально противоположные, а это значит — успех! Наш с тобой успех, Андрюша. Мы опять вместе, и публика нас любит.
Страна живет своей жизнью, пережила за сто лет три революции, не один десяток смен правительства, как в калейдоскопе менялись лица премьеров. У нас новый президент, а на площади Маяковского все по-прежнему. Как у Высоцкого: «...а на кладбище все спокойненько!» Уже несколько десятилетий подряд сезон открывается 4 сентября, в день рождения главного режиссера Плучека. Это уже принудительное жертвоприношение — с пустыми руками в этот день не придешь... и принудительное падение — кто физически на коленочках поползет поздравить, лобызнуть ручку, кто психологически, нравственно упадет, восклицая в экстазе: Поздравляем! Как вы хорошо выглядите! Нет, подумать только — юноша! А ум-то какой светлый! Ой, лучший режиссер мира! Вам только ставить, ставить и ставить... грелки, клизмы... ой, извините, спектакли! И, отвернувшись, в сердцах шепнет — чтоб ты сдох!
Но это обычное явление не только для человека театра, вообще для русского человека. («Чтоб ты сдох!» — это как утренняя или вечерняя молитва.) 75 лет не прошли бесследно — за что боролись, на то и напоролись!
Итак, театр. У кого-то праздник: «Ну-у-у-у Егорова!» У кого-то горе: «Вот сволочь, ссс-у-ука!» И почти все уязвлены. Наша любовь вновь вернулась в театр и мешает им жить. Наступил самый интересный момент — персонажи книги начинают высказываться.
Вот на экране телевизора сам Ширвиндт-Шармер. Ему задают вопрос: «Вы читали книгу Егоровой «Андрей Миронов и я»?»
— Нет, не читал, — быстренько смахивая тему, отвечает Ширвиндт.
— Там все вранье. Не читайте эту книгу. Это плохая книга. Есть другие, получше... чего там читать!
Я очень хорошо знаю Шуру, видать, мои страницы очень сильно задели его совесть и произвели тротиловый взрыв в области самолюбия. Иначе со свойственным ему юмором он бы ответил: «Читал! Страницы, написанные обо мне, заучиваю наизусть». Он опять ощутил себя твоим конкурентом, Андрюша, и, видимо, чтобы поддержать свой имидж после твоего неожиданного выхода на «сцену жизни», он пригласил на открытие сезона тучу своих друзей: Магистра — Захарова, известных писателей-юмористов, критиков — как оправдание своих поступков.
И вдруг звонки, непрекращающиеся звонки! «Таня! Плучек с Зинкой книгу прочитали... Кто-то из театра вместе с почтой послал ему в «Сосны» запечатанный экземпляр твоей книги! И все места о нем подчеркнули карандашом! Тань, это не ты?»
— Нет уж, — отвечаю я, — достаточно с меня того, что я пишу, а уж отсылать — на совести театра. И я вообще за ним не слежу и не знаю, где он. По логике юриспруденции, это сделал тот, кому выгодно.
Звонок по телефону:
— Здравствуйте, я Садальский. Вы не могли бы сегодня прийти? Час будете в эфире... Расскажете о вашей книге.
Я соглашаюсь. Я не знаю, кто такой Садальский, и подумала, что это телевидение. Навела марафет и в 6 часов пришла на Калининский проспект. Когда вошла в студию, то поняла, что это не телевидение, а радио под названием «Рокс». Садальский оказался Скандальским, заявив мне, что книгу мою он не читал. И начал звонить по телефону артистам Театра сатиры. Он меня подставил, я попала в ловушку. Но это была дуэль! Артистка Корниенко — Акробатка не говорила, а рычала, как злая собака, — как я смела такое написать! Какие только мерзости и гадости не неслись в мой адрес! Я очень чувствовала, что Садальскому важно было угодить Акробатке, уж из каких соображений, это знают только они вдвоем. Он был на стороне тех и смаковал эти неприличные звуки, которые неслись на всю страну. Но меня голыми руками не взять, и я несъедобная... У меня нет абсолютного слуха, но целый час в эфире я отстреливалась от стаи «товарищей» с такими знакомыми мне по театру голосами. Я твердо держала удар, для всех нашла ответ и в награду за стойкость получила последний телефонный звонок, который Садальский, потеряв бдительность, не проконтролировал:
Передача окончилась. Садальский сказал, что у него никогда не было такого классного эфира. Мы вышли на улицу, было уже темно, холодно. Он пригласил меня в кафе, которое находилось в пяти метрах от нас. Я согласилась. Мы сели за один-единственный стол на улице, в темноте кто-то принес нам по ледяной рюмке водки... Мы тянули эту водку медленно, как ликер, и я чувствовала, как расслабляются сжатые в комок нервы. «Я победила!» — отчеканилось в моем сознании, а вслух произнесла:
— Вы меня подставили... Это нехорошо... непорядочно.
На этом эксперимент Садальского закончился. Я благодарна ему за испытание, которое с блеском выдержала.
Дорогой Андрюша, мы с тобой опять вместе, опять шумим, только уже не на страницах жизни, а на страницах книги. Шумим, да как!
— Плучек вышел в театр! — кричат артисты. — Представляете! 10 лет не ходил ногами, а тут пришел сам своими ножками... И это после прочтения Танькиной книги. Невероятно! Великая сила искусства!
Звонок из Петербурга:
— Таня, все ленинградские родственники в бешенстве!
«Господи, — думаю, — и они тоже... Не могут простить, наверное, разницу между больным воображением о себе и действительностью. Хотя писала о них с любовью, не желая причинить вреда. Вероятно, книга вызывает у «близких» еще одну причину, бессознательную причину для негодования: в жизни ты был любимцем, баловнем публики и, конечно, женщин, которые компенсировали за счет твоего таланта, обаяния, удачливости не встреченный в жизни идеал, невстреченную любовь. Им и в голову не приходило, что ты можешь плакать, уткнувшись в дерево, и повторять: «Как мне не удалась моя жизнь!» Очевидно, в жизни счастье не измеряется бешеной популярностью в кино и на сцене. Как говорили древние: «Мы есть то, о чем мы думаем, и то, что нас окружает». «Как мне не удалась моя жизнь!» — наверное, компромиссы привели тебя к такому трагическому признанию. И это не отменяет любви к тебе. Ведь ты так хотел все изменить. И книга, которая появилась, вновь вызвала шквал любви к тебе. И опять ты в центре жизни, и опять любим мной, и я тобой любима так, как они не знали и не догадывались. Это тоже причиняет «близким» страдания, негодование вспыхивает в завистливых сердцах, и они кричат на всех поворотах: «Она все врет!»
Андрюша, вот позвонила Наташа... Наташа Фатеева:
— Таня, я нашла ваш телефон... Прочитала книгу... Это удивительная книга... Там все правда, и Андрей такой живой, и просто лесковская Мария Владимировна... Я все помню... Я хорошо знала их семью, Таня, и я хочу в эти трудные дни быть вам другом... У вас будет очень много врагов, главным образом из-за вашего таланта...
А Марк Анатольевич на четвертом месяце празднования дня рождения Ширвиндта высказался: «Эта книга — энциклопедия театральной жизни!» Подозреваю, что мужской шовинизм пышным цветом цветет в определенной части общества, которую Мария Владимировна называла элитенкой. И несмотря на такое количество врагов и супостатов, я не одна. Со мной вся страна. У меня уже несколько мешков писем. Они летят изо всех уголков нашей страны и даже из Америки, Германии, Израиля, Австралии, Греции...
А через несколько дней в театре будут праздновать юбилей Театра сатиры и самого Плучека, ведь ему — 90! А вечером, чтоб никто не видел, накануне юбилея прикажут снять твой, Андрюша, портрет и портрет Папанова. О! Отомстили! Им больно видеть, невыносимо. А вам с Анатолием Дмитриевичем совершенно безразлично. Вы уже живете в мире других ценностей. Это косвенным образом подтверждает то, что этот театр недостоин ваших портретов! Но что интересно, Маша Миронова пойдет на этот вечер, хотя клялась Марии Владимировне не переступать его порог.
В одном из интервью меня спросили: не думала ли я, что людям, о которых написала, будет больно? Ответ: «Почему же им должно быть больно? Ведь они это все о себе знают, с этим всем и прожили 90 лет. Я написала просто правду, для них это не новость».
Москва. Ноябрь 2000 г. Жизнь сама пишет заключительную главу моей театральной истории. В газете «МК» вдруг появляется статья М. Райкиной, где она гневно обрушивается на стариков-режиссеров, которыми, мол, засижены все наши театры и которые управляют труппой из постели по телефону. «Ага, — думаю я, — статья инспирирована, наверняка, Александром Анатольевичем». Ширвиндт наконец решил захватить Театр сатиры. Все давно продумано, подготовлено, осталось только взять «почту и телеграф». В подтверждение моим догадкам получаю еще одну статью — из газеты «Новые известия», А. Филиппова, под названием «Корректная рокировка». «Валентину Плучеку предложено оставить руководство Театром сатиры».
«В последние годы Валентин Николаевич сильно сдал: он нечасто приезжал на работу, и дело катилось само по себе. Но театр — это большое, сложное производство, и сильный, энергичный лидер ему необходим. Александр Ширвиндт — наиболее вероятный претендент на роль главного, но что он представляет из себя в качестве организатора театрального дела, пока неизвестно. Неясно, что он вообще хочет от своего театра, какова его художественная платформа и чего от него нужно ждать».
Валентин Плучек так прокомментировал ситуацию:
«У нас был разговор с председателем Комитета по культуре Бугаевым — он позвонил мне и предложил оставить театр. Скорее всего, я никогда больше в нем не появлюсь. Коллектив не знает о том, что происходит, вся интрига — дело рук Александра Ширвиндта. Я не верю в то, что Ширвиндт может быть хорошим руководителем театра, это несерьезно, ведь он по своей природе эстрадник».
Ширвиндта в Москве в это время нет. Он в Израиле, дает концерты и ничего об этом не знает. Это его прием — шекспировский Клавдий за ковром. На этот оскорбительный выпад в направлении Ширвиндта немедленно появляется статья-мордобой, опять в «МК», под названием «Заповедная зона «совка». О Плучеке.
И что он недееспособный, и что разрушенный, и как смело оскорбляет самого Ширвиндта, написав, что он эстрадник и интриган. «Да и в Москве осталось несколько таких заповедных «совковых» зон, в которых худруки и главрежи государственный театр рассматривают как частный. Может быть, их обнести высокими заборами и водить туда туристов, за деньги, показывая мастодонтов с их прошлыми заслугами и женами?»
Нет сомнения, эта статья — месть 90-летнему старику Плучеку за оскорбление самого Ширвиндта. И во время этих газетных дуэлей Александра Анатольевича опять нет в Москве. Он отсутствует и ничего не знает, он в Израиле или в Вильнюсе, и, как Клавдий, всегда за ковром.
А вот, наконец, и сам претендент на «кресло». Появился в газете «МК», с большим его портретом и большим интервью под названием «Я не собираюсь быть киллером». Что бы об этом названии сказал Фрейд...
Вопрос интервьюера:
«-- Вы разговаривали с Плучеком?
— Я был у него. Когда ему стало известно про его интервью обо мне в одной из газет, которого он на самом деле никогда не давал, он сильно удивился, написал мне письмо, чтобы обсудить создавшееся положение».
А вот что на самом деле произошло за кулисами газетных статей. Прочитав о себе в газете нелицеприятные высказывания Плучека, «очаровательный» Ширвиндт сильно разгневался и стал действовать методом «цель оправдывает средства». 90-летнему старику просто выкрутили руки. Пригрозили: либо он пишет извинительное письмо Ширвиндту, либо... в театре о нем немедленно забывают. Ни денег, ни машины, ни врачей... ни-че-го! Собралась труппа театра, на которую претендент не явился (как он выразился, «не хотел давить своим авторитетом»). «Клавдий» опять за ковром! На сцену вышла Вера Васильева и прочла уничижительное письмо Валентина Николаевича с глубочайшими извинениями перед Ширвиндтом и уверениями, что он-де, Плучек, никаких статей никогда не писал. Все довольны. Ширвиндт — в кресле. Плучек — в постели, весь в пожизненных извинениях перед Ширвиндтом. Мне звонят по телефону читатели: «Татьяна Николаевна! Как вы, оказывается, были прозорливы в своей книге! Шармер действительно метил в это кресло». А мне грустно, оттого что Шура оказался хуже, чем я предполагала. И я думаю, Андрюша, как бы ты поступил в таком случае? Ты непременно вступился бы за Плучека. Есть правила — «защищай обиженного» и «лежачего не бьют». Когда я прочла слова Плучека: «Мне позвонил по телефону Бугаев, председатель Комитета по культуре, и предложил по телефону закончить свою деятельность, остаться дома», — я подумала, какая же у нас некультурная культура, ведь Плучек уже не год и не два недееспособен, а больше десяти лет. Почему бы раньше не подумать и о режиссере, и о труппе, а не тогда, когда вздумается Ширвиндту? Почему бы не взять корзину цветов, именные часы, двух делегатов и не отправиться к главному режиссеру с «бывшими заслугами»? Надеть часы на руку, посмотреть на них и сказать: «Время! Пора, Валентин Николаевич!» — побеседовать, поговорить о преемнике, а не доводить все до такой «Чечни». Но в любом случае, Андрюша, ты никогда бы не переступил через Плучека, в каких бы отношениях с ним ни находился. Марк Захаров нашел себе театр и сделал его самым популярным в Москве. И тебе предлагали Театр комедии в Санкт-Петербурге. Поставил бы ты еще два спектакля — и был бы у тебя театр в Москве. Но дело в том, что Ширвиндту никто никакого театра не предлагал и предлагать не собирается. Не по Сеньке шапка! Кончился XX век, кончился век культа личностей: гитлеров, сталиных и главных режиссеров. В стране давно назрела театральная реформа. Институт репертуарного театра давно умер. Сейчас театру нужны молодые, энергичные, образованные люди, занимающиеся только репертуарной политикой. А какой режиссер хуже или лучше — решит публика.
17 декабря я была на премьере у Людмилы Максаковой — Антурии, в спектакле «Сон» в театре, что на Покровке, в очень интересной постановке Арцыбашева. Недалеко стоял и Ширвиндт. После спектакля и поздравления артистов за кулисами я оказалась на лестничной площадке и лестнице, которая вела вниз. Прямо передо мной — Ширвиндт.
— Здравствуйте, Александр Анатольевич! — громко сказала я.
— Зд-д-д-равствуйте, — ответил он испуганно.
Прохожу мимо него. Делаю шаг вниз по лестнице и продолжаю, не глядя на него:
— Поздравляю! — Еще шаг вниз.
— Наконец-то! — Еще одна ступенька.
— Лучше поздно, чем никогда! — через две ступеньки. И на выходе, громко:
— Цель оправдывает средства!
Спасла Антурия — Максакова. Она так великолепно играла, что послевкусие от встречи с нетопырем совершенно исчезло.
Перед Новым годом Люда Максакова позвонила по телефону Плучеку:
— Валя, я вас поздравляю с наступающим Новым годом! Я понимаю, как вам сейчас трудно.
— Людочка! Ты не представляешь, что они со мной сделали! Ты очаровательная женщина и прекрасная актриса. Желаю тебе всего самого доброго. Больше не могу говорить.
Мне снится сон. Я, такая красивая, в необычных огромных серьгах, смотрю на себя в зеркало, а там на фоне моего лица — мост через Десну, в Пахре, где мы когда-то танцевали с Андрюшей... летает редкий снег... вода в реке еще не замерзла... Я хочу повернуть голову в сторону моста, но не могу — серьги тяжелые, не позволяют и позвякивают... Не оборачиваясь — вижу в зеркале — стоит на мосту человек. Седой. Перегнулся через парапет и смотрит в воду. Проснулась. Озарение! Это Андрей, сцена, как у меня в финале книги. Так... Зеркало, серьги, седой Андрей на мосту... Надо ехать немедленно! Это — знак.
Днем я была уже в Пахре. Прошла знакомым путем мимо дачи. Спустилась с горки, иду к мосту. И вдруг... вижу... опершись на перила, стоит человек с совершенно седой головой.
— Андрюша! — почти уже вырвалось из меня. Подошла. Человек повернулся и посмотрел прямо в глаза.
— Что вы тут делаете? — требовательно спросила я.
— Стою на мосту... смотрю. А вы?
— Я? И я стою на мосту.
— Красиво, — улыбнулся он.
— Да-а-а, — протянула я. — Лед, как каша, вода не течет... А почему вы сюда пришли? — спрашиваю я в упор.
— Я тут гуляю.
— Ну хорошо. До свидания, — сказала я, а сама стою.
— Что ж вы не идете?
— Мне в Москву. Пойду к автобусу, километров пять пешком.
— Я тоже в Москву.
Мы пошли. Прошли метров пятьсот. Стоит джип, большой, японский, серебристый. Он открывает дверь: «Садитесь!» Я села. И мы поехали. Едем молча, вдруг он говорит, очень четко:
— Таня, вы самая главная не встреченная мною женщина.
Я посмотрела на него с изумлением.
— Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Вы верите в чудеса? Два часа назад меня на этот мост привели вы сами. Вы же Таня Егорова? Да? Вчера я закончил читать вашу книгу. Вы писали об Андрее, а написали обо мне. Мне не удалась жизнь. У меня убывает душа... усыхает сердце, а должно быть наоборот. И в вашей книге я прочел всю свою жизнь. И на мосту я не гулял, я ждал вас. Знаете, такое бывает. Понимаешь, что немыслимо, а вдруг. Есть предложение — поедемте куда-нибудь, выпьем кофе?
Въехали в город. Стоим на светофоре. Ждем. И вдруг он читает стихи:
«Ветром, шпаною отчаянной,
Сдернут твой красный шарф.
И прикоснусь нечаянно,
Память твою взорвав.
Промыслом Божьим гонимые,
Всех параллельностей суть,
Кто-то еще, любимая,
Наш продолжает путь.
Но, параллельностью брошены,
Где-то сойдутся пути.
Волосы нежно взъерошены,
Шарфик, небрежно наброшенный.
Все... дорогая... Летим?»
— Что это вы читаете и чей там красный шарф?
— Ваш. Тот самый, из книги, и который сейчас на вас.
Его зовут Сергей. Пьем кофе.
Дорогой Андрюша! Теперь я за одну ночь оказалась в новом, XXI веке. И наша любовь и наша книга тоже перешли этот порог в новый век, в новое тысячелетие. Милый мой! Ничего не изменилось. Ты мне так же снишься во сне. Я ощущаю тебя наяву. Я не знаю, что там у вас в посмертии, но я остро чувствую, когда тебе нужна моя помощь. И ты знаешь точно, когда помочь мне. Прошло столько лет, лет или времен — и ничего не изменилось, — ты так же любим мной, я — любима тобой. Туманы, реки, небеса всегда несут весточку о тебе... За время разлуки мы стали ближе, роднее, нужнее. Скоро весна, твой день рождения, — твой, как у нас на земле выражаются, юбилей. Тебе исполнится 60 лет. Ты что-нибудь споешь, будешь острить, расскажешь веселую историю и будешь заразительно смеяться. Распустятся цветы на земле, и я все их тебе дарю в твой день рождения! 8 марта 2001 года люди придут на то место, к тебе, и у оградки будет стоять кладбищенский поэт Потоцкий и опять прочтет:
«Здесь люди глубже ощущают
Глазурной рифмы изразец
И светлой грустью очищают
Часовенки своих сердец».
Обнимаю, Андрюша. Бог даст, встретимся.
Таня.
Полностью продолжение бестселлера «Андрей Миронов и я» скоро выйдет в издательстве «Захаров».
В материале использованы фотографии: Валерия ПЛОТНИКОВА, Льва ШЕРСТЕННИКОВА, из семейного архиваИздание шестое, исправленное и дополненное
Дизайн переплета Юрия Щербакова
Фотопортрет Андрея Миронова на обложке: Валерий Плотников / Russian Look
Фотографии, использованные в оформлении книги, предоставлены автором из семейного архива
© Т. Н. Егорова, 2015
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо». 2015
В ГЛАВНЫХ РОЛЯХ
АНДРЕЙ МИРОНОВ
ТАТЬЯНА ЕГОРОВА
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Акробатка – Нина Корниенко
Антурия – Людмила Максакова
Балерина – Майя Плисецкая
Бодя – Владимир Долинский
Ворон – Михаил Воронцов
Галоша – Татьяна Васильева
Директор – Александр Левинский
Драматург – Эдвард Радзинский
Жора – Георгий Мартиросян
Жорик – Георгий Менглет
Зеленоглазая Зина – Зинаида Плучек
Инженю – Наталья Защипина
Клара – Маргарита Микаэлян
Корнишон – Михаил Державин
Магистр – Марк Захаров
Певунья – Лариса Голубкина
Пепита – Наталья Селезнева
Пудель – Павел Пашков, муж Лили Шараповой
Русалка – Екатерина Градова
Сатирики – Аркадий Арканов и Григорий Горин
Синеглазка – Наталья Фатеева
Спартачок – Спартак Мишулин
Стукачка – Регина Быкова
Субтильная – Лиля Шарапова
Сценарист – Александр Шлепянов
Травести – Броня Захарова
Толич – Анатолий Папанов
Ушка – Владимир Ушаков, муж Веры Васильевой
Цыпочка – Вера Васильева
Чек – Валентин Плучек
Червяк – Александр Червинский
Шармёр – Александр Ширвиндт
Энгельс – Игорь Кваша
Часть 1. Перо Жар-птицы
Мария Миронова:
– Таня, что это я у вас на карандаше? Почему вы все за мной записываете?
– Перлы, перлы записываю, чтобы не забыть, а то все улетучивается!
– А зачем вам это?
– Произведение буду писать.
– О чем?
– О жизни.
– А что вы там напишете?
– Правду!
– Тогда уж пишите обо всех!
Глава 1. Репетиция любви
«Егорова, Егорова… Татьяна Егорова… приготовьтесь – ваш выход… Татьяна Егорова… ваш выход… на сцену с Андреем Мироновым. Не опоздайте», – произнесла Судьба голосом помощника режиссера Елизаветы Абрамовны Забелиной по трансляции. Я не вздрогнула. Динамик висел наверху в углу гримерной. Посмотрела на него и загадочно улыбнулась. В последний раз оценив себя в зеркале, резко встала, вышла из гримерной и смело пошла по коридору в сторону сцены.
Это произошло на гастролях в Риге 5 июля 1966 года в спектакле «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. Андрей Миронов играл Холдена Колфилда, а меня, неделю назад покинувшую стены Щукинского театрального училища, за два часа до начала действия – в театре случилось ЧП – ввел своей талантливой рукой режиссер Шатрин. В роль Салли Хейс.
Коридор, по которому я шла, был длинный и темный. Текст я знаю назубок, выгляжу прелестно, глаза блестят, и мне очень идет «американское» пальто с капюшоном, отороченным пышным белым песцом. И белые перчатки, и ноги, и каблуки…
Подошла тихо к кулисе и встала как вкопанная. На освещенной сцене – Холден-Андрей… совсем рядом.
– Алло, Салли Хейс, пожалуйста… Это ты, Салли? Как живешь? Ты не могла бы сейчас повидаться со мной? – умолял меня со сцены Холден Колфилд и Андрей Миронов. Именно меня, а не Салли Хейс. Салли была уже ни при чем.
За два часа до спектакля, на репетиции, мы впервые познакомились. Репетировали нашу сцену. Обстановка деловая – мой срочный ввод, обязательное знание текста, траектория роли, атмосфера, состояние, действие. Артисты, играющие в этом спектакле, репетировали год, а я должна была все усвоить за два часа. Режиссер Шатрин был неожиданно ласков и в мягкой и игривой манере ввинтил в меня суть моей роли. Как положено по сцене в спектакле, мы сидим на скамейке с Андреем – он уже в десятый раз проговаривает свой текст, я – свой.
– До начала спектакля час. Думаю, все пройдет хорошо, – сказал Шатрин, давая понять, что репетиция окончена. Посмотрел на нас.
Мы сидим и не двигаемся, прижавшись друг к другу.
– До вечера! – опять откуда-то донесся его голос. А мы сидим на скамейке, прижавшись друг к другу, и не двигаемся.
– Ну, пока… – сказал режиссер, уходя.
Вдруг повернулся – мы сидим на скамейке, прижавшись друг к другу, и не двигаемся! Смотрим на него в четыре глаза. Он на нас в два и внезапно весь озарился улыбкой. По его лицу мы прочли все, что не осознали еще сами. Смутившись, встали, деловито поблагодарили друг друга, простились до вечера, до свидания на сцене. И разошлись.
Я все еще стою в кулисе. Внезапно на подмостках погас свет. Начались перестановки для следующей картины. Через минуту мой первый выход на профессиональную сцену. Машинально плотнее натягиваю белые перчатки. В сознании – шлейф вдохновения после репетиции, нетерпение – скорей, скорей к нему, с которым знакома всего два часа, и как еж под череп – мысль: почему мое первое свидание с ним, которое так перевернет всю нашу жизнь, должно состояться именно на сцене? На сцене театра оперы и балета в Риге? Почему?
– Иди! – громким шепотом опять сказала Судьба голосом Елизаветы Абрамовны Забелиной. И толкнула меня в спину.
Я как будто выпала из темного небытия в свет и наткнулась на одержимого американского мальчика в красной кепке с большим козырьком, с глазами цвета синьки. Холден бросился мне навстречу: «Салли, как хорошо, что ты пришла! Ты великолепна, Салли… Если б ты знала, как я ждал тебя!»
Он был так возбужден, что последнюю фразу повторил три раза, давая мне понять, что ждал не Салли Хейс, не актрису, исполняющую роль Салли, а меня, существо, которое ему вдруг стало близким и необходимым.
– Салли, Салли, я влюблен в тебя как ненормальный! – упорно повторял он, несколько раз до боли сжав мои руки. Это было уже совсем не по пьесе.
Тут я должна была встать – он меня не отпускал.
– Салли, Салли, ты единственное, из-за чего я торчу здесь! – Сколько скорби было в его голосе, скорби, которая таилась где-то глубоко внутри.
И вот конец сцены, моя реплика:
– Скажи наконец, что ты хочешь?
– Вот какая у меня мысль… У меня есть немного денег. Будем жить где-нибудь у ручья… Я сам буду рубить дрова. А потом когда-нибудь мы с тобой поженимся. И будет все как надо. Ты поедешь со мной? Ты поедешь?
«Куда угодно, закрыв глаза, за тридевять земель», – молнией пронеслось в моем сознании, а Салли Хейс ответила:
– Да как же можно, мы с тобой в сущности еще дети!
Это по пьесе, а в жизни мы были в самом зените расцвета. Ему было 25, а мне 22 года.
– Ты поедешь со мной? – умоляюще спросил Холден и уткнулся головой в мою грудь.
…Через двадцать один год на этой же сцене за кулисами он будет умирать на моих руках, бормоча в бессознании: «Голова… голова…» И, в последний раз закинув голову, голову, в которой беспощадно рвался сосуд, увидит мое лицо и два глаза, в которых мольба о любви, о спасении его, меня, нас всех. Увидит, запечатлеет и возьмет меня с собой. А здесь, на земле, останется совсем другая «Танечка». Она покинет театр, построит дом, станет жить у ручья и рубить дрова. Все, как он просил.
Ах, Сэлинджер, Сэлинджер, как вы врезались в нашу жизнь!
Наше свидание в Централ-парке кончалось конфликтом.
– И вообще, катись ты знаешь куда… – чуть не плакал Ходден.
– Ни один мальчик за всю мою жизнь так со мной не обращался. Оставь меня! – отчеканила я.
